«Наш барак был самым либеральным в советском лагере»

«Гданьск — это щедрость. Гданьск делится своей добротой. Гданьск хочет быть городом солидарности. На улицах и площадях Гданьска горожане раздавали пожертвования. Это потрясающе. Гданьск — самый замечательный город в мире», — это были последние слова Павла Адамовича, мэра польского города Гданьск

14 января он скончался в больнице, получив днем ранее три удара ножом в сердце. Нападение произошло во время выступления на благотворительном концерте, посвященном сбору средств на покупку недостающего медицинского оборудования в местные больницы. Эти мероприятия называют в Польше «Большим оркестром праздничной помощи» и это один из самых важных некатолических праздников.

Адамович был мэром Гданьска 20 лет, при этом сильно отличался от большинства польских политиков, для которых характерен консерватизм и евроскептицизм. Он не запрещал гей-прайды (даже сам участвовал), наладил отношения с еврейским сообществом, поддерживал программы по адаптации мигрантов и был сторонником налаживания диалога с Россией.

Например, пытался договориться о том, чтобы жители Калининграда могли без виз ездить в ЕС.

В Польше объявлен национальный траур — отменены все массовые мероприятия, по всей стране состоялись акции памяти.

Редактор Coda Дмитрий Окрест встречался с мэром Гданьска весной 2018 года, чтобы поговорить о трансформации Польши в рамках исследования о крушении социалистического блока. Адамович участвовал в движении «Солидарность» и был скорее антикоммунистом, но при этом сумел сохранить уважительное отношение к советскому наследию.

— Последние годы Польшей управляет консервативная партия «Право и справедливость» Ярослава Качиньского. Какое у вас отношение к проводимой Варшавой политике?

— Могу объяснить с точки зрения мэра, который на этой должности с 1998 года. У Гданьска, как и любого польского города, широкая финансовая автономия и свои средства доходов, но сейчас центральные власти пытаются все изменить. Например, при ныне покойном президенте Лехе Качиньском были серьезно сокращены права регионального самоуправления. Сейчас регионы внимательно следят за правящей партией, ведь центральная власть делает попытки все переиграть и переподчинить региональные бюджеты центру для проводимой ими политики.

Наверху никто, конечно, не говорит, что самоуправление — это плохо.

Все-таки это традиция, но самоуправление не подчиняется «Праву и справедливости», поэтому Качиньский каждый раз через парламент пытается усилить свой контроль. Пока что не удается, ведь мэры по всей стране раз от раза выступают против.

— Одним из пунктов политики «Права и справедливости» является декоммунизация, в частности демонтаж памятников, посвященных погибшим при освобождении Польши советским солдатам. Сегодня такие памятники еще сохранились, и вы неоднократно высказывались против. Почему вы выступаете за их сохранение?

— Конституция ясно говорит, что у нас федеральная децентрализация, но решение о тотальном переименование было принято в столице. Теперь между поляками и русскими как будто есть стена, но и тогда, и сейчас многие в Польше умели различать государство и общество.

И точно так же далеко не все, что утверждает нынешнее польское руководство, разделяет польское общество. Казалось бы, что у меня все основания опасаться русских. Мой отец родился в еще польском Вильно, моя семья с территории современной Литвы. В 1939 году советская армия вошла в Литву, а моих обеих бабушек сослали в Казахстан.

Вся семья знала, что русские — это опасно.

Но я так не думал и решил изучать русский язык, в чем мне помогала бабушка. Поэтому и сейчас мы с вами разговариваем на русском языке. Многие поляки различают русских людей, русскую культуру и политику российского государства. И я в числе таких людей.

— А в самом Гданьске остались памятники, которые не пострадали в рамках политики декоммунизации?

— Сразу после смены коммунистической власти название улиц изменили. Изменили и названия, связанные с Армией Людовой, куда во время Второй мировой войны входили польские партизаны-коммунисты. На самом деле далеко не все поляки являются правыми, среди нас было и есть много левых, поэтому уничтожать память о них неправильно. Например, переименовали улицу, названную в честь убитого гитлеровцами коммуниста. Что, он был плохим поляком?

Власти же пытаются переписывать историю.

К сожалению, это было до того, как я стал руководить городом. Сейчас из всех памятников той эпохи остался лишь один — на главной площади до сих пор стоит танк, чей экипаж принимал участие в операции по освобождению города. Ежегодно я посещаю кладбище советских солдат и это нормально — отдать таким образом дань памяти

— Вы утверждаете, что «Право и справедливость» пытается переписать историю — в чем еще это выражается?

— Да, сегодня идет настоящая борьба за память, как правильно подавать нашу недавнюю историю, особенно переход власти. Почти так же, как в России. В конце 80-х между властями и протестующими начался диалог и удалось мирными методами изменить ситуацию. Теперь не самые умные политики типа Качиньского говорят, что это было измена, что не надо было садиться за стол переговоров с коммунистами, что надо было выходить с оружием в руках. Но люди боялись, многие сидели в тюрьме, немало эмигрировали, другие не вернулись, а экономическая ситуация была в полной жопе. Тогда многие боялись, что советские и польские танки раздавят Польшу. Но было несколько посланий о мире от Папы Римского, что было важно для поляков. Надо помнить эти реалии и понимать, почему в 80-е поступили так, а не иначе.

Сегодняшние власти усиленно конструируют миф, что между независимым профсоюзом «Солидарность» и коммунистами был тайный компромисс, но где они были тогда? Качиньский был полным нулем, которого никто не знал, а люди хотели изменений, но вовсе не крови. Теперь нам говорят, что все было иначе. Но надо понимать отличие между Польшей и Россией тех лет. Я мог свободно ездить к тете, эмигрировашей после войны в Канаду. Такие поездки, наверное, могли бы удивить советских граждан, у которых вовсе не было подобных возможностей, но наш барак был самым либеральным в советском лагере. Это была повсеместная практика — многие хотели уехать зарабатывать доллары, которые ждала родня дома.

Миллион поляков слушали Радио «Свободу», хотя власти пытались ее заглушить.

Даже мои знакомые, которые были коммунистами, тоже слушали радиостанцию. Все читали антисоветские издания, так с 70-х самиздат печатали сотнями тысяч копий. В 1988 году миллион людей слушало энергичного, словно Нельсона Мадела, Папу Римского в спальном районе Гданьска, я был в их числе и был очень восхищен.

В том году я стал председателем забастовочного комитета в Гданьском университете, когда 5000 студентов оккупировали вуз. Вскоре мы прекратили забастовку, так как боялись, что всех выгонят из вуза. Но прошло две недели, а ничего не случилось — только на военной кафедре всем поставили «двойки», но при пересдаче никого не завалили. Это был знак, что режим меняется и не реагирует, как еще пять лет назад. Да, в стране в 1981-1983 годах было военное положение, но социалистическая Польша была совсем не такой, какой нам пытаются ее сегодня представить.

— В Восточной и Центральной Европе евроскептики усиливают позиции, особенно за счет недовольства населения прошлыми реформами. Что, по вашему мнению, можно было сделать иначе в 90-е ?

— Я юрист, а не экономист, но пожалуй стоило больше заниматься социальной защитой людей, особенно неустроенных из-за безработицы. Вероятно стоило сделать лучше школьную и университетскую реформы, а тогда не было никаких смелых попыток. В итоге реформа образования, считай, провалилась.

Государству стоило больше помогать развитию предпринимательства. За эти 30 лет очевидно, что перемены были все-таки позитивны. Я не согласен с Качиньским, что современная Польша — это сплошь проблемы.

— Когда профсоюз «Солидарность» начал свою активность, то звучали требования рабочего самоуправления. В 90-е же рабочие получили лишь развал предприятий и экономический кризис. Как так вышло?

Большинство протестующих не имело представления или какого-либо плана, что будет после. Никто до нас не проходил сложную дорогу от социализма к капитализму. На Гданьской судоверфи во время революционных забастовок работало свыше 20 тысяч человек, а в 90-е, после победы над коммунистами, рабочих стали массово увольнять. Почему так случилось?

Во-первых, разрушились экономические связи и в Россию перестали экспортировать нашу продукцию.

Во-вторых, на заводе были устаревшие технологии — сегодня для создания одного судна уже не нужно столько рабочих. Когда я проходил стажировку на заводе, то ужасался, насколько все нерентабельно. Конечно, это крайне депрессивно отразилось на настроениях людей — пожалуй, это схоже с тем, что думает немало россиян, в том числе те, с кем я знаком. Когда пришел Горбачев и началась Перестройка, для нас это было хорошей новостью. Знаю, что многие россияне его не любят, но для поляков он был позитивным человеком, который совершил глубокие изменения.