Возвращение первое. А Сталин хороший или Сталин плохой? 

Галина Нелидова родилась в 1927 году под Киевом, но вскоре переехала вместе с семьей в Москву. Из детства Нелидова лучше всего запомнила уроки фортепиано. Ее учительницей была немка и заодно с игрой на инструменте она учила девочку языку — на уроках разговаривала с ней только на немецком. Семья немки была бедной, и за уроки платили едой: мукой, сахаром, картошкой. 

12 июня 1941 года родители отправили Галину к бабушке на Украину. А через 10 дней началась война. 

Нелидова с бабушкой жили в оккупации два года. В сентябре 1943 года, после успешной наступательной операции советских войск были освобождены Киев и Житомир. Немцы отступали, забирая с собой местных жителей, которых можно использовать на работах. Среди них оказалась шестнадцатилетняя Галина Нелидова. «Везли нас через Бессарабию, Чехословакию, Польшу — в лагерь восточных рабочих». Первая остановка была под Гданьском. Пленных построили в шеренгу и стали распределять на работы на фабрику, в город, некоторых отправляли в другие страны. Нелидова понимала, о чем говорят солдаты. Она собралась с духом и попросила на немецком, чтобы ее отправили в Скандинавию — такой вариант тоже обсуждался. Немцы удивились, что девочка знает язык, и по пути до Осло она переводила военнопленным их приказы. 

До Норвегии плыли два дня через Балтийское море. Лагерь был небольшой — всего шесть бараков. Там строили аэродром. К тому времени в оккупированном немцами Осло образовалась коммуна белых эмигрантов во главе с племянником Римского-Корсакова. В лагере было сыро и холодно, началась эпидемию фурункулеза. Римский-Корсаков прислал своего врача, который лечил остарбайтеров прямо в бараках. С разрешения начальника лагеря для пленных открыли медпункт. Врачу нужны были две помощницы. Одной из них стала Нелидова, потому что знала немецкий. «Он научил нас всему, что нужно знать медсестре — делать уколы, перевязки». Теперь, вместо того чтобы таскать железо на аэродром, Галина лечила пленных и общалась с русскими эмигрантами. 

Однажды к лагерю подошел молодой норвежец, семья которого жила на ферме неподалеку. «Он стал спрашивать: “Что вам надо?”, — я говорю, — “Ничего не надо”. И он в следующий раз пришел и принес коробку конфет, раз ничего не надо. Стали разговаривать на немецком. Он был белокурый, светлоглазый, рослый, худощавый — в общем, скандинав. Потом приходил еще, договаривался с охранниками, и нас с еще одной девушкой выпускали с ним погулять поблизости. Он очень любопытный был, и все время у меня спрашивал: “Сталин хороший или Сталин плохой?” Что я ему могла ответить? Я говорю: “Не знаю”».

В лагере остарбайтеров Галина провела два года. Все это время они общались. Сейчас она даже не может вспомнить, как точно звали юношу — «то ли Эберхард, то ли как-то похоже». Зато до сих пор помнит строчки норвежского гимна. 

Когда война закончилась, семья Эберхарда, с которой они уже были знакомы, позвала Галину на обед к себе на ферму. ««Вы свободны», — родители его мне говорят. И сестры просят писать, когда уеду. После этого он дает мне свою фотографию и говорит: «Ну вот на память, что мы с вами общались. Я желаю вам всего доброго». Я ухмыльнулась и все. Надпись была на трех языках: по-немецки, по-норвежски и по-английски, одна и та же фраза: «Я верю в любовь с первого взгляда». Его подпись, имя, больше ничего. 

Никогда не думала, что это сыграет потом такую отвратительную роль в моей жизни». 

После освобождения Норвегии остарбайтеров повезли обратно на родину. На вагонах было написано: «Родина-мать вас ждет с объятиями!». Поезд остановился в Выборге — там был фильтрационный лагерь для остарбайтеров из СССР. Если сотрудникам НКВД после допросов кто-то казался неблагонадежным, он отправлялся уже в советский лагерь. Нелидову пропустили. 

Галина вернулась в Москву летом 1945 года и первым делом поехала к родным. «Когда я пришла, так бабушка в обморок упала, а мама — и плакать, и обниматься. Они вообще меня похоронили, они же ничего не знали с сорок первого года. Дядя ездил на Украину, узнавал, куда я делась. И соседи, которые видели, как немцы нас с автоматами выгоняли, рассказали ему. А где я, что я — они не знали, пока в сорок пятом году я не явилась. Было начало июля, в конце месяца мне исполнялось 18 лет».

Норвежской семье Галина никогда не писала. После возвращения она уже никому не рассказывала о том, что с ней произошло.

Возвращение второе. Мата Хари. 

Нелидовой понравилось быть медсестрой, и она решила поступать в медицинский. Но с такой биографией путь туда был закрыт. Врачи были военнообязанными, и лагерь в другой стране вызвал бы подозрения. К тому же до войны Галина успела закончить только 7 классов школы, и еще год экстерном наверстывала упущенную программу. Нелидова поступила в пединститут, на втором курсе вышла замуж, еще через год родила дочь Людмилу. Было 30 декабря 1949 года. Нелидова с дочкой уже спали, когда в дверь кто-то постучал. 

«Открываем — идут. “Вы такая-то?”, — “Да”, — “Мы к вам пришли”. Они только показали бумагу, что имеют право на обыск и на арест. Книги полистали, в альбомы залезли, увидели эту фотографию с надписью на иностранном языке. Больше, собственно, нечего было брать. Меня забрали на Лубянку. Я как была в зимнем пальто, так и ушла с ними. Это был такой шок! Муж возмутился и говорит: “Что такое? За что?”, — “Не волнуйтесь, мы только проверим, и новый год будете вместе встречать”. Встретили через пять лет». 

Нелидова сидела в одиночной камере три дня, прежде чем ее вызвали на первый допрос. Все это время она не знала, что с мужем и ребенком — может быть, его тоже арестовали, а дочь отдали в детдом. 

«Все время требовали сказать, кому я должна была передать фотографию и что это за пароль, который на ней написан. Я помню фамилию следователя — Ильин. Очень неприятный лицом, очень резкий. Он на меня стукнул, а я говорю: “Я с вами не буду разговаривать вообще”. Меня посадили в карцер. Это такой каменный мешок. Такие тапки дали большие, вот на одной тапке сидела, а на другой ноги ставила. Какой-то мужчина открывал дверь и приносил мне горячий чай, хотя он не должен был этого делать.

После карцера меня отправили к начальнику отделения. В общем, какой-то полковник сидел. Я вошла, длинный кабинет. Я села, конечно, у порога на стуле. И он на меня кулаком по столу и матом: “Говори, говори! Говори, говори, кому этот пароль на фотографии! Все нужно говорить! Мы должны все знать”, — я говорю, — “Но никакого пароля”, — он опять матом. А я не выдержала, говорю ему, — “Я не знала, что у нас полковники такой организации умеют так ругаться. На меня еще никто в жизни не ругался так”.

Я только думала: “Господи, хоть бы меня не били”. Потому что если б стали бить, может быть, я сказала бы: “Да, я должна была там кому-то придумать, передать”.

Но этого не было. Он меня пугал: “Что вы хотите, чтобы вы никогда своего ребенка не увидели? Ля-ля-ля”, — я говорю, — “Я его уже не вижу сколько? Уже растет без матери”. 

Как раз было “дело врачей”, очень многих уже перевезли на Лубянку. Второй следователь был, наверное, даже и не следователь, а просто милиционер. Он писал с ошибками в допросе. Давал мне подписывать, я говорю: “У вас тут ошибки грамматические”. Людей не хватало, присылали обычных милиционеров, настолько много было арестованных. 

В нашей камере было четыре кровати и 9 человек. Входишь с матрасом, здороваешься и занимай место. Два раза в день выводили в туалет. У нас хорошие женщины были, поэтому друг друга поддерживали очень. Интеллигенция в основном: с Ленинграда врач, потом была такая Крылова, преподаватель английского языка. Ее послали на практику, и потом арестовали. Еще была Иванова, она москвичка. С румыном два раза сходила в оперный театр. С румыном! Она работала секретарем в райисполкоме, ее арестовали и дали пять лет. 

Вызывали по ночам. Не давали спать. Как только приляжешь, стук: «Вставай». Мы уже, женщины, так садились, чтобы друг друга закрывать. Открывает дверь, — «Сядьте как следует, чтоб всех видел». 

Однажды ночью я услышала голос своего отца, который тогда уже умер: «Дочка, крепись! В этом аду ты больше пяти лет не пробудешь». 

Через восемь месяцев Нелидову перевели в Бутырку. Особым совещанием ей был вынесен приговор по 58 статье — измена родине — и десять лет лагерей. Нелидова вместе с другими женщинами поехала в Мордовию, в лагерь «Явас». В Москве осталась годовалая дочь. Родные друг о друге ничего не знали, первое письмо она получила уже в лагере. 

«У всех были номера. Я до сих пор помню свой номер — Е-149, вытравленный хлоркой. У меня было коричневое платье, и сзади был мой номер, так же на куртке, на бушлате, на всем». 

В лагере была большая швейная фабрика. Одни женщины шили воинское белье, другие валили лес на зоне. 

«Были шестнадцатилетние, восемнадцатилетние девчонки. Жалко их было. Я была уже постарше, мне был двадцать третий год. Но все равно — двадцать третий! Многие прошивали насквозь пальцы иголкой, засыпали, работали по 10 часов. И часто попадали без пересменок и выходных. Надо было давать определенную норму готовой продукции и качество. Контролировали военные. Если где-то находили неровный шов, забраковывали целую партию. Каждая мотористка делала свою операцию: одна вшивала рукава, вторая делала воротничок, третья бока вшивала. Пуговицы пришивали вручную. А я вела учет.

Первую весточку от семьи я получила уже в Мордовии. Мы же были лагерь особого назначения и имели право на одно письмо в полгода, одну посылку в месяц. Когда получала письмо, еще полгода не могла ответить. Только спрашивала, как там дочь, мне говорили: «Не волнуйся, растет, уже стихи учит».

5 марта 1953 года умер Сталин. Людей начали освобождать из ГУЛАГовский лагерей. 

«Все сначала обалдели, а потом стали кричать «Ура!». Литовки поют, латышки на своем языке поют. Пели и танцевали целых три дня. Все понимали, что будет какое-то изменение. В марте пятьдесят третьего к нам приехал молодой следователь, и стали вызывать по алфавиту. Вызывает меня, читает дело, а потом говорит: «Ну и шпионка, Мата Хари!». И захохотал следователь. В январе 1954 года я уже была в Москве.

И какое-то было такое состояние: то ли это я, то ли не я, трудно передать. Когда в такси села, водитель смотрит в зеркало, потом говорит: «Вы из лагеря?», — я говорю, — «Да. Откуда вы знаете?», — «Я уже знаете, какого человека везу?! Не первого». И он меня подвез к дому.

Когда я приехала, дочке было уже шесть лет. Она меня не узнала. Ей сказали: «Это твоя мама». Она долго на меня смотрела, а потом ко мне бросилась. И так и я ревела, и она ревела, и все ревели. А потом она от меня уже не отходила и все время спрашивала: «Мама, ты от меня никуда не уйдешь? Ты от меня не уедешь? Ты меня не бросишь?». 

Возвращение третье. Вперед в прошлое

В семье Нелидовых репрессированные есть в каждом поколении. Сначала раскулачили деда. В 1937 году арестовали друг за другом двух братьев. Потом двоюродных. Галина никогда не понимала — за что. Бабушка рассказывала ей шепотом, но на эти вопросы ответить не могла. Через много лет после возвращения из ГУЛАГа Нелидова узнает, что ее арестовали, возможно, по доносу соседа.

«Я уже не боялась, только скрывала ото всех. Мне надо было как-то дальше или учиться, или работать. Дядя сказал: «Ты уже столько отработала, что больше других до самой пенсии. Поэтому отдыхай и живи в свое удовольствие». И я занималась семьей». 

Галина много лет потом проработала в детском саду, но никто из коллег не знал о ее прошлой жизни. Только подруга, с которой они вместе прошли и Лубянку, и ГУЛАГ. 

«Не говорила, потому что по-разному люди воспринимали это и до сих пор по-разному воспринимают. Было начало двухтысячных годов, мы возвращались с вечера памяти репрессированных. Навстречу шла какая-то молодежь: “О! Кто это?”, — спрашивают.

А один из парней говорит, — “Это бывшие заключенные. Мало им! Надо было их вообще не выпускать!”

Я подумала: “В какой же он семье растет? Что ему семья говорит, что это было за время?”. 

Мне досадно, что люди не знают правды до сих пор. Слушаешь, когда даже Зюганов говорит: “Подумаешь, там несколько тысяч было арестованных”. Но когда мы знаем, что это были миллионы, и что до сих пор и в Бутово, и в Коммунарке лежат расстрелянные безвинные люди. И мы это знаем! И я знаю, сколько моих родственников, они ничего плохого для страны не делали ни словом, ни делом, а их нет в живых. Как я могу воспринимать это? Я должна восхвалять и считать Сталина менеджером прекрасным? Я не могу! У меня не поворачивается ни язык, ни мысли. Мои также дети воспринимают, как я, потому что они знают всю подноготную.

Сейчас и невозможно сравнивать с тем временем. Но мне многое не нравится — то, что все-таки, несмотря на гласность, за ерунду за какую-то вдруг привлекают, дают статью, отправляют. Я сразу возвращаюсь мыслями и с ужасом думаю, что “не дай Бог!”. Не дай Бог, чтоб не вернулось это время. Не дай Бог! И думаю: “Господи, хоть бы моим внукам и правнукам жить в стране в нормальной”. Просто молю Бога». 

Фотография, из-за которой Галина пять лет была в ГУЛАГе, до сих пор лежит в архиве КГБ. Открывать его Нелидова не хочет. 

«Прочитать, какую ересь писали, и что я отвечала? Я итак помню. А больше интересного там ничего нет. Если только фотографии забрать. А зачем они мне?» 

Сообщение ГУЛАГ с первого взгляда появились сначала на Кода.

Но почти сразу главным главным лозунгом протеста, повторяемый и на площадях, и в газетах, и на театральных сценах, стала фраза «20% моей страны оккупировано Россией».

В пятидневной войне, которая началась в начале августа 2008 года российские войска взяли под контроль Южную Осетию, регион на севере Грузии. Российские СМИ, особенно те, что под государственным контролем, описывали проесты как русофобские. Но оккупация действительно часть грузинской повседневности. Экономическое и политическое влияние России грузины рассматривают как современный колониализм и империализм, начало которому было положено по крайней мере к 1921 году, когда Красная армия заняла независимую Грузию.

Фотограф Тако Робакидзе провела больше года с семьями, которые живут у границы с Южной Осетией, движущейся линией, которую грузины называют «ползучей оккупацией», потому что российские войска постоянно сдвигают ее вглубь грузинской территории. Каково это, жить под ползучей оккупацией? Этот вопрос Робакидзе исследует в короткометражке «Ползучие границы».

Сообщение Ползучие границы появились сначала на Кода.

Шема Темагова несколько часов пролежала на земле, истекая кровью — мужчина не позволил другим членам семьи подходить к ней. Только после того, как он уехал, родные Шемы вызвали врачей. Женщина выжила после нападения, но получила многочисленные повреждения мозга и черепа. 

Судья Ачхой-Мартановского районного суда признал бывшего мужа Темаговой виновным в нападении, однако пришел к выводу, что 

женщина «посредством судебных разбирательств» продолжала унижать и оскорблять бывшего мужа и что «такое систематическое аморальное поведение жертвы» спровоцировало нападавшего. 

Бывший супруг Шемы был приговорен к девяти месяцам заключения, но вышел на свободу в день вынесения приговора — суд засчитал время проведенное под стражей.

По словам Темаговой, ей пришлось переехать из-за травли односельчан, «потому что женщина на Кавказе [за человека] не считается». 

Польза женщин

Хранительницы семейного очага, большие труженицы, прекрасные матери — такие определения дают жительницам Ингушетии, Дагестана и Чечни главы регионов Северного Кавказа. Каждый год накануне Международного женского дня чиновники расточают похвалу в адрес местных женщин. «В дагестанской культуре женщина всегда остается женщиной, мама — мамой, отец — отцом. У нас в этом плане равновесие, упорядоченная структура, в которой нет смещения, как в европейской и восточной культурах», — говорил бывший глава Дагестана Рамазан Абдулатипов в ходе церемонии вручения государственных наград. По его словам, горские женщины «соблюдали обычаи и традиции, передавая их из поколения в поколение», а также сохраняли «свою чистоту и недосягаемость». Ни один из глав северокавказских регионов, в том числе Юнус-Бек Евкуров, недавно покинувший пост главы Ингушетии, никогда подробно не говорили ни о домашнем насилии, ни об «убийствах чести», ограничиваясь лишь общими словами о важной роли, которую играют женщины на Северном Кавказе.

Чаще других глав северокавказских регионов о положении женщин и их социальном статусе высказывался глава Чечни Рамзан Кадыров. В 2008 году в интервью «Комсомольской правде» он, обсуждая допустимую форму одежды для женщин в республике, говорил, что «если женщина ходит голой, если она ведет себя неправильно, отвечают муж, отец и брат». «По нашему обычаю, если гуляет, родные ее убивают. Бывает такое: брат сестру убил, муж — жену. Из-за этого у нас ребята сидят в тюрьме, — говорил Кадыров. — Если не бороться с этим… Мало ли что мне нравится как мужчине. Но как президент я не могу допустить, чтобы убивали. Вот пусть [женщины] и не носят шорты». Кадыров, на тот момент занимавший пост главы республики чуть больше года, объяснял, что в Чечне женщина является собственностью мужчины, и это — норма: «Я имею право жену критиковать. Жена не имеет. У нас жена — домохозяйка. Женщина должна знать свое место». 

Спустя четыре года, уже в разговоре с «Би-би-си», Кадыров отзывался о женщинах немного иначе: «Это хранительница очага семейного… Это все [то, что говорят правозащитники о насилии над женщинами] придуманное, надуманное, мы не имеем права указывать и приказывать [женщине]», — утверждал глава Чеченской республики. Он отметил, что к женщинам нужно относится с уважением, а значит настоящий чеченец не станет ущемлять их права.

Лидерство Чечни в демографическом рейтинге (в прошлом году там родились более 20 детей на 1000 человек; в Москве коэффициент составил всего 10,6) Кадыров объяснял традициями в обществе и социальной политикой, проводимой местными властями — по его словам, в республике «проявляется постоянная забота о многодетных семьях, строятся детские дошкольные учреждения, детские больницы». Кроме того, чеченские власти взяли под свой контроль и другие сферы общественной жизни. Несколько лет назад за соблюдением традиций на свадьбах начали следить специальные рабочие группы министерства культуры республики. Их цель – пресекать «неподобающие движения в танце» или, например, следить за дресс-кодом жениха, невесты и гостей. 

«Мы можем говорить о том, что раньше здесь была крепкая семья: по своей воле, не по своей воле, но люди вынуждены были поддерживать крепкую семью любым способом, — говорит исследовательница, президент Центра исследований глобальных вопросов современности и региональных проблем «Кавказ. Мир. Развитие» Саида Сиражудинова. — Это была традиционная [семья], когда семейная жизнь была внутритухумной (в Дагестане и других республиках браки иногда заключаются внутри одного рода – прим. Coda), [были] договорные браки, когда развод был невозможен, и люди вынуждены были жить с тем, что они имеют. Сейчас происходит трансформация семейных ценностей», — говорит эксперт.

В 2018 году Северный Кавказ стал регионом с наименьшим количеством разводов. По данным Росстата, в Чечне всего 0,6 разводов на 1000 человек, в Ингушетии и Дагестане — 0,8 разводов и 1,5 разводов соответственно. В округе было зарегистрировано почти 44,5 тысяч браков. За это время развелись 18,5 тысяч пар. Общий коэффициент разводов по Северному Кавказу в прошлом году составил 2,1 на 1000 жителей. В Москве этот показатель составляет 3,5, а во всем Центральном федеральном округе 3,9.

Но по словам Евгении Величкиной, возглавляющей махачкалинский центр защиты материнства и детства «Теплый дом на горе», статистика учитывает далеко не все разводы в федеральном округе: «Просто здесь стараются скрывать некрасивые факты. На Северном Кавказе тоже довольно часто распадаются семьи. Просто иногда люди молча разъезжаются и живут своей жизнью по-тихому. Именно так чаще всего поступают люди старшего поколения».

По словам Величкиной, немаловажный фактор, который не учитывается при статистических подсчетах, — исламские браки, которые нигде не регистрируются, а значит и разводы таких семей не фиксируются. 

«У нас [в приюте для женщин] очень много подопечных, которые приходят и говорят: «Мы с мужем не регистрировали брак в загсе». Такая женщина не имеет никаких прав на имущество и юридически она никак не защищена. Он уехал, например, на заработки, и завел там другую семью. Он не обеспечивает даже своих детей. Это типичная ситуация, здесь таких много. Эти женщины приходят к нам с детьми», — говорит Величкина. 

«В нашей республике нет ничего подобного»

В декабре 2018 года проект «Правовая инициатива» выпустил доклад об убийствах «чести» на Северном Кавказе. Речь идет о расправах над женщинами, которых близкие родственники заподозрили в «неподобающем» поведении. Жертвами становились как разведенные, так и молодые девушки, чья репутация, по мнению их родных, оказывалась испорчена. Авторы выявили 33 таких случая с 2008 по 2017 год, жертвами стали 36 женщин и трое мужчин, но реальное число таких убийств гораздо больше — подавляющее их число остались скрытыми. Из установленных авторами убийств до суда дошло только 14 дел. 

Доклад правозащитников вызвал недоумение у чиновников на Северном Кавказе. Комментируя исследование, пресс-секретарь главы Чечни Альви Каримов заявил, что в республике не было случаев убийств «чести», поскольку нет «безнравственных женщин». «В нашей республике нет ничего подобного. Вы просто не найдете у нас безнравственных женщин, женщин, употребляющих алкоголь», — подчеркнул он.

Власти Ингушетии тоже заявили, что доклад «не соответствуют действительности», а в Дагестане информацию об убийствах «чести» в регионе пообещали проверить. «Не скажу, что это знакомое для нас явление и все знают об этом. Но “убийства чести” — слышал, что такое бывает. Мы будем проверять у себя», — говорил начальник управления по инфополитике администрации главы республики Зубайру Зубайруев.

Не верят чиновники и в женское обрезание. Ранее исследовательницы «Правовой инициативы» изучили практику калечащих операций на половых органах девочек. Процедурам преимущественно подвергаются девочки до трех лет, а выполняют их в кустарных условиях. Респондентки, поддерживающие эту практику, объясняли необходимость женского обрезания предписаниями религии. Доклад вызвал широкое обсуждение. Среди исламского духовенства мнения разделались: некоторые заявили о вреде этой практики, другие высказались в поддержку. Так муфтий Карачаево-Черкессии Исмаил Бердиев заявил, что хотя ислам не предписывает таких операций, 

«надо всех женщин обрезать, чтобы разврата не было на Земле».

Во втором исследовании авторы сообщили, что жертвами калечащих операций в России становятся минимум 1240 девочек в год. Они отметили, что в Чечню и Ингушетию практика могла проникнуть как влияние дагестанских народов в пограничных районах, но сейчас в этих республиках практически ушли от этого обычая, он может сохранятся только в небольшой закрытой общине в Ингушетии. Авторы также изучили отношение мужчин к практике «женского обрезания»: большинство рассматривают ее как данность, считая «сферой внимания и заботы женщин».

Активнее всего власти выступают против обычая похищения невест, который до сих пор распространен на Северном Кавказе, причем, в отличие от убийств «чести» или женского обрезания, эта традиция встречается во всех республиках региона. Причиной обычно называют несогласие родителей на брак или нехватку денег на свадебные траты. Иногда похищения происходят с согласия невесты, но во многих случаях девушек крадут против их воли. Впоследствии они вынуждены давать согласие на брак, чтобы не пострадала репутация их семей.

Главы Чечни, Ингушетии и Дагестана уверены, что от обычая похищения невест необходимо отказаться. Рамзан Кадыров еще в 2010 году пообещал искоренить эту традицию. «Это Российская Федерация, законы которой расценивают похищение как преступление. Мы исповедуем ислам, религию, которая однозначно осуждает такую практику и не признает брак, заключенный без истинного согласия девушки», — сказал он. Для похитителей назначили штраф в миллион рублей, а имамам, согласившимся регистрировать такой брак, пригрозили увольнением. Спустя три года Кадыров заверил, что в Чечне больше не воруют невест. С тех пор сообщений о краже чеченских девушек действительно поубавилось. 

Дети — отцам

Семилетнюю Аишу Ажигову доставили в детскую клиническую больницу Ингушетии 4 июля. На теле ребенка врачи обнаружили переломы, ушибы, ссадины и ожоги. Из-за неправильно наложенного жгута, у девочки развилась гангрена левой руки и медики настояли на ампутации. 

Около года Аиша жила у своей тети по отцовской линии, ее отец и мать разошлись и жили отдельно. По версии СК, женщина, на попечении которой осталась Аиша, систематически избивала племянницу. После ареста она настаивала, что травмы девочка нанесла себе сама. «Ожоги на теле сотрудникам полиции она объяснила тем, что Аиша не так давно упала в кастрюлю свежесваренного борща. Тетка поставила емкость на пол, пока мыла газовую плиту, а девочка по невнимательности угодила в горячий борщ», — рассказывала уполномоченный по правам ребенка в республике Зарема Чахкиева. Другие увечья, по словам тети, девочка получила, когда упала в выгребную яму. Против женщины, ранее судимой, было возбуждено дело по статье об умышленном причинении тяжкого вреда здоровью малолетнего (111 УК). Ее супруг — сотрудник полиции — не смог объяснить, как девочка получила многочисленные травмы.

На Северном Кавказе дети после развода родителей часто остаются с отцом или его родственниками, причем повлиять на это иногда не может даже суд. Так произошло, например, в случае Лейлы Муружевой из Москвы. Женщина несколько лет пытается отстоять право на воспитание своего сына. В 2014 году она развелась с мужем. По решению суда ее восьмилетний сын и четырехлетняя дочь должны были жить с матерью, но вместо этого они несколько лет оставались в Ингушетии у родственников отца. При этом сам мужчина живет в Москве и работает в правоохранительных органах.

Несмотря на решение суда, принятое в пользу Лейлы, приставы в Ингушетии несколько лет не могли вернуть детей матери. Кроме того, дети, оказавшись под влиянием родственников супруга, не сразу смогли принять Лейлу. Ее старший сын Имран во время встречи с матерью в здании управления ССП в Магасе, начал кричать «Я тебя ненавижу, я к тебе не пойду!». 

Чеченка Элита Магомадова также боролась за право жить и воспитывать собственного сына, однако родственники мужа не отдали ей ребенка даже после того, как отец мальчика погиб в автомобильной аварии. Судебные приставы в Чечне не смогли найти мальчика, поскольку его бабушка, по словам Элиты, постоянно переезжает от родственников к родственникам. Поэтому Магомадова обратилась в ЕСПЧ. 

Юристы «Правовой инициативы по России» направили в ЕСПЧ не менее семи жалоб жительниц Северного Кавказа, которые оказались фактически лишены родительских прав. Комментируя одну из жалоб, российские чиновники объяснили, что суды Чеченской республики придают «особое значение происхождению ребенка, его мусульманскому вероисповеданию и традициям чеченского народа», а значит «при распаде чеченской семьи ребенок, по общему правилу, воспитывается в семье отца».

Желание женщин сохранить собственных детей часто удерживает их от развода. Многие терпят и появление в семье второй жены и даже побои мужа. «Это дагестанский менталитет — не выносить сор из избы, — объяснял в разговоре с «Би-би-си» участковый из Махачкалы. — Не поймут родственники, соседи, друзья, даже собственные дети не поймут. Поэтому часто, когда полиция едет по подобному вызову, уже заранее известно, что дело, скорее всего, ничем не закончится».

В своем инстаграме Кадыров писал, что проведенный по его поручению анализ свидетельствует, что большинство из молодых людей, совершивших за последние годы в Чечне тяжкие преступления, росли в неполноценной семье, а из их числа большинство жили только с матерью. «Жизнь показывает, что мать в силу целого ряда обстоятельств бывает не в состоянии уделять детям должное внимание, забрав детей после развода. Конечно, бывают и исключения, — отмечал чеченский лидер, — но мы говорим о характерных явлениях».

Образ добытчика

В апреле 2019 года комитет ООН по ликвидации дискриминации в отношении женщин впервые признал Россию ответственной за дискриминацию. Поводом послужило дело Шемы Тимаговой, которую бывший муж дважды ударил топором по голове. «В частности, России было рекомендовано криминализировать домашнее насилие, расследовать все жалобы и наказывать виновных, ввести судебные охранные ордера, которые налагают определенные ограничения на действия виновника», — сообщал «Коммерсантъ».

Согласно исследованию фонда Генриха Белля, 11% опрошенных жительниц Чечни признались, что мужья периодически их избивают. 28% женщин время от времени получают пощечины или толчки, а 8% ответили, что однажды были изнасилованы, либо принуждались к сексу. 22% жительниц Дагестана женщин вынуждены иногда терпеть оскорбления и критику внешнего вида, 21% мужей опрошенных время от времени толкают своих жен или дают им пощечины. В 12% случаев женщинам приходится терпеть нерегулярные побои.

«Образ крепкой моральной семьи держится исключительно на женщинах, — говорит сотрудница психологического центра «Женская инициатива» в Ингушетии Ася Гагиева.  Самая большая ложь — это отношение к женщине и романтические бредни про тейпы, которых давно не существует как социальных единиц, что женщина на высоком положении, что ее уважают и так далее, бред про общественное давление, влияние родственных связей».

Немаловажную роль в исламских республиках Северного Кавказа играют религиозные деятели, некоторые из которых имеют право заключать и расторгать исламские браки. О ценности семьи и почитании традиций, так или иначе, говорит каждый из них. Например, одиозный кизлярский имам Хизри Магомедов, выступающий с резкой критикой современного семейного уклада в Дагестане, уверен, что замужнюю женщину необходимо ограничивать: «Нет у женщины прогулки, кроме как свой огород, свой сад, свой сарай, кроме как спальня своего мужа. Нет у женщины другой прогулки».

Заместитель муфтия Дагестана Магомедрасул Саадуев считает, что многие женщины не знают «о том высоком положении, которым всевышний Аллах выделил женщин». По его словам, «мужчина, [который] умирает, защищая свою жену, погибает шахидом» и попадает за это в рай. Другой исламский богослов и суфийский шейх из Дагестана Саид-афанди Чиркейский, погибший в результате подрыва смертницы в августе 2012 года, отмечал, что именно мужчина обязан содержать жену и детей: «У мужчин и женщин есть соответствующие обязанности, женщине нельзя вести себя как вздумается, она должна слушаться мужа. И у мужа есть соответствующие рамки, за которые он не имеет право выходить, например, мучить женщину, избивать, оставлять голодной и тому подобное».

По словам Аси Гагиевой, на Северном Кавказе активно транслируется образ мужчины-защитника, добытчика, кормильца и морального наставника семьи. На деле же в республике много пар, в которых работает только жена, при этом домашние обязанности и воспитание детей также ложатся на ее плечи, но это не вызывает общественного порицания. «Количество таких семей говорит скорее о норме. Как моральный наставник мужчина отец может вести развратный образ жизни, пить, курить, употреблять наркотики, быть жестоким и невменяемым без каких-то ограничений», — говорит психолог.

В центр реабилитации для женщин в Махачкале за два года работы обратились десятки женщин, многие из них были вынуждены сбежать от побоев супруга вместе с детьми. «Многие стараются терпеть мужа и потому, что у них просто нет средств к существованию. Здесь меньше работающих женщин, чем вообще в стране. Многим [из наших подопечных] мужья запрещают работать, некоторым — родители. Женщины занимаются домом, рожают детей, они, естественно, держатся за материальную сторону замужества, — объясняет глава приюта для женщин Евгения Величкина. — Мужчина может ей изменять, может ее бить, а женщина задается вопросом: «Куда мне идти и кому я нужна?». 

Mатериал создан при поддержке «Медиасети».

Сообщение Крепкая кавказская семья: что не так появились сначала на Кода.

«Мы забрали только детей и иконы»

Сейчас около 80 цыганских домов — 30 в Чемодановке и 50 в Лопатках —полностью опустели. Местный цыганский барон Николай Иванов говорит, что некоторые семьи до сих пор скрываются под Пензой, но большинство уехали к родственникам в Волгоград, Астрахань, Ульяновск, Воронеж и другие регионы. Такова же официальная версия Правительства Пензенской области: обратно в Чемодановку цыгане не возвращались. 

Часть уехавших цыган нам удалось найти в городе Ахтубинск Астраханской области — в 750 километрах от Пензы. Сейчас там живут 43 женщины и ребенка из Чемодановки и Лопаток. Они рассказывают, что уехали из дома в ночь с 13 на 14 июня. Перед отъездом полиция предупредила, чтобы они не возвращались в свои дома. 

— Сначала мы погрузились по 10-15 человек в свои машины и уехали ночью через дачи. Под Саратовом (это больше 200 километров — прим. Coda) нас остановили, собрали всех, кто был с лесов и полей, привезли в четвертый отдел [отдел полиции №4 УМВД России по городу Пензе] и сказали: «Езжайте, куда хочете, но только не в свою деревню, потому что там вас прибьют». И мы сказали, что поедем сюда. Автобус нам дал отдел полиции № 4, потому что мы сказали, что денег у нас нет. Потом в Волгограде нас пересаживали, — рассказывает Екатерина Казаченко.

Из ответа пресс-службы УМВД по Пензенской области следует, что «эвакуации местных жителей не проводилось» и «граждане самостоятельно приняли решение покинуть свои дома». 

Цыганские женщины рассказывают, что в полиции у них также отобрали все телефоны и связаться со своими семьями они не могли.

— Когда милиция сопровождала автобусы, они говорили: «Скажите, что вы уезжаете самовольно». Когда им отвечали, что не самовольно и вернемся, потому что там остались наши дома, они опять говорили: «Скажите на камеру, что уезжаете самовольно».

Как мы добровольно уехали, если с детьми сбежали из дома? — говорят Елена Балашова и Марина Тюренко.

— Не по своей воле сюда мы приехали, а нас нужда заставила, — соглашается с ними другая женщина, Полина Мерзляченко. 

Именно у ее дома 13 июня началась массовая потасовка цыган и русских в Чемодановке. Она болеет и лежит на полу: ей уже несколько раз вызывали «скорую». Ее внуки сейчас у родственников в Волгограде, а муж и сын — Олег и Алексей Юрченко — арестованы вместе с другими участниками драки. На данный момент в СИЗО Пензы под арестом находятся 28 человек, все они — цыгане. 

Другие женщины тоже приехали без мужей: в Ахтубинске они поселились у родственников и знакомых на соседних улицах.

— Милиция приехала и сказала: «Сидите в доме». Чтобы дети никуда не ходили, чтобы мы никуда не ходили. Спасибо, что не выгнали нас. Переписали нас всех, говорят: живите 2-3 месяца, сколько хотите — только чтобы мы знали, — рассказывают женщины.

Тамара Николаенко приняла у себя 3 женщин и 14 детей: их мужья — ее братья — сидят в пензенском изоляторе. Спать гостям приходится на полу, это одноэтажный дом с двумя комнатами. Но там есть телевизор и стиральная машина. 

Во втором доме живут 26 чемодановских, полно мух, почти нет мебели и жарко. Все спят на полу. Едят макароны, сало, помидоры, огурцы, готовят еду на всех в одной большой кастрюле. Говорят, что продукты им дают в долг на базаре: долг в 10 тысяч рублей цыгане обещают погасить, когда одна из женщин получит пенсию. Некоторые цыганки ходят на поле собирать помидоры: в четыре утра встают, в шесть вечера часов возвращаются домой. Платят от 700 до 1000 рублей в день — если, конечно, не обманут. 

В местном храме женщинам дали памперсы для грудных детей и старые вещи. Соседи приносят цыганским детям ведра с яблоками и грушами.

— Мы забрали только детей и иконы и ушли. Вот все наше богатство, — показывают чемодановские цыгане свой быт в Ахтубинске.

Дети наперебой говорят, что хотят домой и в школу. Женщины возмущаются, что забрали только их мужей и не забрали никого из русских:

— Почему русские не несут ответственность? Разве одни цыгане виновные, почему на нас все свалили? Мы российские цыгане, и так же подчиняемся закону, как и они. Голосование было — мы приезжали к сельсовету, нам давали бумаги, мы за Путина голосовали. Мы такие же жители, хочем мирно жить и вернуться домой на нашу родину. Там у нас скотина, дома, дети в школу ходят. В магазин, на почту за пенсией, в больницу, за водой — все стоим в одной очереди. Милиция нас защищала и будет защищать, мы ей доверяем.

Конфликт 13 июня: версия русских

Русские жители Чемодановки говорят, что незадолго до драки цыганские мальчики в возрасте от 10 до 12 лет приставали на пруду к русским девочкам более младшего возраста. 

Девочки пожаловались родителям, и их отцы решили спокойно поговорить со взрослыми цыганами о правилах человеческого общежития. Участники драки с русской стороны рассказывают, что место и время встречи с цыганами обговорили заранее.

13 июня, в районе 18 часов, примерно 15 русских мужчин подошли к цыганскому дому на ул. Кузнецова.

Представители цыганской диаспоры восприняли приглашение пообщаться по-своему. Поэтому пришли с ножами, битами, топорами и арматурой.

Побоище началось практически сразу. По воспоминаниям очевидцев, новые партии цыган прибывали на протяжении двух часов. Их подвозили на бортовой «Газели» из деревни Лопатки, которая находится в паре километров от Чемодановки и считается цыганской.

— Борт откидывался, они выпрыгивали из кузова с битами, ножами и железными трубами, а «Газель» разворачивалась и уезжала за новой партией, — рассказывал Coda один из участников драки.

Очевидцы говорят, что погибший Владимир Грушин в момент начала драки ремонтировал автомобиль у своего дома. Он пошел на шум посмотреть, и ему проломили череп.

Проводить Владимира Грушина в последний путь вышло практически все село. Русские жители Чемодановки заявляют, что не позволят цыганам вернуться.

— Иначе Володька погиб зря, — говорят они.

Конфликт 13 июня: версия цыган

Цыганка Полина Мерзляченко, у дома которой на улице Кузнецова в Чемодановке началась массовая потасовка, говорит о событиях 13 июня по-другому:

— Кто-то там купались на речке и поругали мальчика, а они [русские] не разбирались, по-бессовестному пришли и напали на наш дом. Перед Богом скажу — соседи знают, рядом церковь, батюшка знает. Клянусь, человек 200 [русских] пришли, а нас было от силы 20 человек. Они пьяные были, я видела у них пистолеты. Избили мужа, сыну нос сломали. Я перепугалась, с детьми спряталась в лесу — со мной трое внучат: полтора годика и шесть лет мальчику, девочке семь лет. Через 20 минут вернулась, драка всё шла. Телефон просила у соседей позвонить в милицию — никто не дал. Церковь закрыта была, в дом к батюшке стучалась — нет его и матушки. 

Другие женщины говорят примерно то же самое:

— Они [русские] сами нагнетали, что цыганенок приставал к девочке. Но на это милиция есть, чтобы разобраться. Пошла бы эта женщина в милицию, разобралась бы по-человечески и не устраивала это все.

Вне зависимости от того, что стало поводом для драки, цыгане уверяют, что они не виноваты в конфликте и только защищались. Причин для конфликта, по их мнению, не было:

— Наши мужики не виноваты. Это самооборона. Кому голову проломили, кому нос, кому ногу сломали. Бабушку ударили камнем в грудь, она сознание потеряла. Они каждый своих детей и свою мать защищали, а милиция их забрала. Старых дедушек забрали — дедушки вообще не виноваты. 

Цыганский барон Чемодановки Николай Иванов считает, что поводом для массовой драки стала ссора между двумя цыганами из-за земли, в которую позже вмешался русский парень.

— Цыгане попросили его не вмешиваться в их внутренние разборки, а тот обиделся и позвал на помощь своих знакомых. И 13 июня толпа полупьяных русских пошла и устроила самосуд над одной цыганской семьей: их было человек семьдесят и 25 машин. 

По словам Николая Иванова, цыганам тоже пришлось звать «своих» на помощь и обороняться. Инцидента с изнасилованием на пруду, с его слов, не было вовсе: перед дракой русские просто высказали претензии по поводу непристойного поведения цыганских детей на пляже.

Жизнь до конфликта 

Цыгане живут в Чемодановке около 50 лет. По данным УМВД по Пензенской области, в Чемодановке проживают 203 лица цыганской национальности, в Лопатках — 523 человека.

В деревне Лопатки большинство цыганских домов, русских домов меньше и они стоят отдельно. В Чемодановке дома цыган рассредоточены по всему поселку. 

Одни русские чемодановцы дружили с цыганскими соседями годами: даже после конфликта продолжают созваниваться, чтобы узнать друг у друга, как дела. Другие сохраняли полный нейтралитет. Третьи давно были недовольны соседством с цыганами: для них драка с цыганами 13 июня стала «последней каплей». 

— Они [цыгане] уже вконец обнаглели: вальяжно ездят на своих тачках и драндулетах, гоняют по улицам, — рассказывали две жительницы Чемодановки, шедшие вместе с односельчанами в похоронной процессии Владимира Грушина 16 июня. — В армию не ходят, налоги не платят, не работают, а шабалы [вещи] им, значит — отдай и всем помоги? В больницу не зайдешь: они там толпами, все для них, везде блат и всё без очереди. Нашим детям не дают бесплатных лекарств, потому что «все отдали цыганским». Вся наркота на цыганах, а теперь вон еще и убили человека. Они женятся в 12 лет, живут как людоеды и извращенцы: что их дети могут рассказать нашим детям в школе? Уже рассказывают, что они точат на нас ножи и будут всех резать!

Многие россияне, не только жители Чемодановки, уверены, что основное занятие цыган — торговля наркотиками. 

Однако по данным пресс-службы Управления МВД России по Пензенской области, пик активной наркоторговли в селах Чемодановка и Лопатки пришелся на 2003 и 2004 годы. При этом после 2007 года никто из жителей этих сел не задерживался за незаконный оборот наркотических средств. С 2012 года, после оптимизации органов правопорядка, опорного пункта полиции в Чемодановке и Лопатках не было. После конфликта — с 17 июня 2019 года — его снова создали.

— Мы жили и жили, беды не знали. Наш сосед вон строился, мы с ним нормально живем, никогда не ругались, он свет берет у нас. Наши мужики кто в Чемодановке и Лопатках работают — дома строят, заборы поднимают на дачах, металл собирают, — а кто и в Москве [работает]. Мясом торговали: скотину покупаем у населения и на базаре сдаем. Мы, в основном, детские пособия получаем и живем на них — по 10-15 детей у нас. Наркотиками не занимались, если бы было такое — повсюду было известно бы, — говорит Екатерина Казаченко. 

По словам цыган, они подчинялись и уважали законы русских соседей:

— Мы верующие люди, жили мирно. Да, мы не ходим в баню и не служили в армии, но считаемся с законом, платим за свет, газ и налоги. Да, мы не грамотные, но мы хотим исправиться. Наши дети учатся в школе, мы не занимаемся беспределом, не продаем наркоту, стараемся работать. Мой отец здесь жил, я здесь родился, я коренной житель. С соседями мы выросли вместе, бок о бок жили, у них в долг берем и им в долг даем. Сейчас мы созваниваемся, они приходят кормить нашу собаку и ждут нас: «Когда приедете?», — рассказывает другой цыган, который после конфликта бежал к родственникам в Ульяновск. 

«Никто не возьмет даже грузчиком, зная, что ты цыган»

Два года назад в Чемодановку приезжал эксперт антидискриминационного центра (АДЦ) «Мемориал» Сергей Михеев, который занимается проблемой ромов («европейских» цыган). В Чемодановке и Лопатках он общался с влахами — этнической подгруппой ромов, — которая, по его воспоминаниям, довольно бедно живет, многие из них неграмотные. 

— Они рассказали мне, что в чемодановской школе цыганских детей не любят. Всего там было 53 ромских ребенка, некоторые из них учились в русских классах. Там есть и отдельные цыганские классы, но из-за переполненности школы их часто не принимают, дети ждут очереди по два-три года. В школе соседнего поселка Кижеватово сказали, что цыганским детям не дадут нормально учиться мордовские дети, и лучше им туда не соваться. После этих слов родители-ромы вообще отказались отдавать своих детей в школу: теперь они просто сидят дома.

На вопрос, как часто ромские дети заканчивают школу, директор Елена Пугачева ответила, что за время ее работы ни один ромский ребенок не получил аттестат, — рассказывает Сергей Михеев. 

В цыганском поселке в Пензе Михеев увидел совсем другую жизнь.

— Директор тамошней школы — Алексей Миронов — противник сегрегации: у него учится более 150 ромских детей. Причем, интегрированно, вместе с русскими. Каждый год от 9 до 13 цыганских детей оканчивают школу и дальше идут учиться в техникумы. Но в большинстве случаев они уходят в 8-9 классе, так как женятся или выходят замуж. Отдельных цыганских классов в этой школе нет. При школе есть русско-цыганская футбольная команда, которая успешно выступает на районных соревнованиях, — говорит Сергей Михеев.

Эксперт «Мемориала» вспоминает, как цыгане рассказывали ему о проблемах с трудоустройством и отношениями с русскими соседями: 

— Ромам крайне сложно найти работу: «никто не возьмёт даже грузчиком, зная, что ты цыган». Русские, якобы, думают, что ромы воруют и не хотят работать. Из-за отсутствия работы у них нет пенсии, сложно получить медицинскую помощь, так как нет медицинского полиса. Отсутствие у детей возможности нормально учиться и получать качественное образование, как они говорят, лишает детей шанса на будущее. 

Протестантский пастор и член совета по взаимодействию с религиозными объединениями Пензы Сергей Киреев на протяжении двух лет помогает цыганам Чемодановки. Он убежден: многие из них вполне успешно социализировались, и помогла им в этом вера. 

— В Чемодановке и Лопатках сложилась цыганская церковь, куда входят около 50 человек. Не все занимаются там наркотиками и противозаконной деятельностью. Цыгане, принявшие веру, оставили криминал: в нашей общине мужчины стали торговать мясом, собирать металл — пытались выживать законным способом. Да, цыгане из Лопаток менее грамотные. Для меня, как священнослужителя, было сложно: вера поменяла их, но неграмотным все равно очень сложно устроиться на работу. Кто их возьмет? У людей есть выработанная цыганофобия: нас с детства пугали, что «придут цыгане и заберут тебя», что «цыгане украдут». У нас есть страх перед цыганами, а у них на генетическом уровне восприятие, что их не любят и ненавидят. И когда все это соединяется, получается взрывоопасная смесь.

По его словам, конфликт 13 июня поставил все начинания под угрозу:

— Нас не сразу пустили в [цыганскую] общину, чтобы мы могли там проповедовать. А те, кто уверовал, пошли против всех: русские их не принимают, потому что они «черные», свои отворачиваются потому что «предали культуру». Мне жаль этих людей, которые встали на путь перемен и теперь оказались в такой ситуации. Мы должны их принять, помочь, чтобы они ассимилировались Мы многонациональная и многоконфессиональная страна. Цыгане — это не те мифы, в которые мы привыкли верить.

Сообщение «Разве одни цыгане виновные, почему на нас все свалили?» появились сначала на Кода.

«Опять китайцы что-то жгут. Все, что видите по левую сторону, весь лес, это они, их лесопилки», — гендиректор предприятия «Массив» Алексей Жигачев везет нас на своем «форде» по промзоне и ведет экскурсию. Городок Канск, Красноярский край, почти центр России: четыре с лишним тысячи километров до Москвы и около пяти тысяч до Владивостока. 

Повсюду — бревна, штабеля бревен. Несколько минут мы едем вдоль стены из бревен высотой с двухэтажный дом. Потом следующая лесопилка. 

Алексей Жигачев родом из Санкт-Петербурга, а в суровом сибирском лесном бизнесе с начала девяностых. Он не скрывает неприязни к китайцам: «Стояли буржуйки у них вот там, из каждого окна труба торчала, жили. Люди неприхотливые, — и неожиданно развивает мысль, — а вообще, думаю, это у них государственная программа по захвату российской территории». 

Мы въезжаем на территорию «Массива». По данным ЕГРЮЛ, эта лесопилка принадлежит принадлежит российскому бизнесмену Владимиру Барышникову. Что удивительно: как правило, владельцы лесопилок в Канске — граждане КНР.

О китайской лесной экспансии модно говорить даже на федеральном уровне. Глава Минприроды Дмитрий Кобылкин, выступая в ноябре 2018 года в Совете Федерации, описывал свой диалог с «китайский министром»: «Я министру сказал одну простую вещь: (…) если мы в ближайшее время не наведем порядок со стороны, в том числе, и Китая, мы закроем экспорт полностью в Китай древесины. Лицо его [китайского министра] изменилось настолько, что я просто не ожидал». 

Действительно ли китайская угроза нависла над русской тайгой? 

Под китайцев

Канск — столица лесопилок. В городе с населением меньше 100 тысяч человек действует почти 200 лесопильных предприятий, это крупнейший работодатель, говорит экс-мэр Надежда Качан. 

Тайгу рубят на севере, в нескольких сотнях километров от Канска, бревна везут сюда лесовозами или по железной дороге, здесь их превращают в пиломатериал и грузят на Транссибирскую магистраль. В накладных частенько значится станция Забайкальск, погранпереход с Китаем. Именно Китай — крупнейший покупатель и пиломатериалов, и российского круглого леса (то есть бревен).

Бум лесопилок — по всей Сибири — начался в середине нулевых, вспоминает Алексей Жигачев. До этого Россия гнала на экспорт «кругляк» (бревна), причем в фантастических масштабах. Например, в 2006 году отправила за рубеж 51 миллион кубометров. Для понимания: во-первых, это была треть от всего срубленного леса; во-вторых, ближайший конкурент, США, в том же году отправили 10 миллионов кубов, впятеро меньше. 

Тогда на критическую ситуацию, обратили внимание, наконец, российские власти. Они частично запретили экспорт круглого леса. «У крупных заготовителей есть экспортные контракты, под них выделяют квоты. А у мелких и средних квот нет, для них действуют, по сути, заградительные пошлины», — объясняет Жигачев. Отчасти эта политика сработала, в 2016 году (последние доступные данные FAO — Продовольственной и сельскохозяйственной организации ООН) Россия отправила на экспорт только 20 миллионов кубометров «кругляка», а ближайший конкурент — Новая Зеландия — 16 миллионов.   

Но и глубокой переработки древесины — как это обещали чиновники — не случилось. Отрасль остановилась на промежуточном варианте — пиломатериале, первичном, самом примитивном продукте. На него нет заградительных пошлин. 

Лесопилки стали возникать повсюду: в железнодорожных тупиках и промзонах, практически в чистом поле ставили под навесом простенькие ленточные пилорамы, рассказывает еще один сибирский бизнесмен. До Канска этот бум добрался с опозданием: в 2015 году в городе действовало только 37 лесопильных предприятий, в основном, с российскими владельцами, а сейчас почти 200, большинство принадлежит китайцам, подчеркивает бывший мэр Надежда Качан. 

…В цеху у Жигачева очень шумно и вкусно пахнет свежей древесиной. Кран подает бревно в цех, оно проезжает через пилорамы, превращаясь в аккуратную стопку досок. Рабочие вручную укладывают доски в штабеля. На предприятии работает около 80 человек. Лишь пятая часть продукции идет на российский рынок, остальное — Германия и Турция. Оборудование шумное, старое и служит уже почти 20 лет. А до перевоза в Россию успело поработать на австрийской лесопилке. «Конечно, это все технологии 70-ых годов прошлого века», — грустит Жигачев.

У китайцев более современное оборудование и зачастую выше зарплаты. Вообще они по многим параметрам обходят российский бизнес. Особенно бьют по больному — покупке леса. С притоком китайских денег у лесорубов разыгрался аппетит. Так, предприятие Жигачева, чтобы удержаться на плаву, должно покупать лиственницу не дороже 5 тысяч рублей за кубометр. А китайские бизнесмены предлагают 7-8 тысяч. Жигачев выживает только благодаря тому, что у его компании есть арендованные деляны в тайге под вырубку. 

Кстати, в самом лесу — вопреки расхожему мнению — китайцев нет.

Как правило, там орудуют россияне. Но есть нюансы. Так, в Красноярском крае рубки начинаются в августе, объясняет Жигачев. Лесорубы ремонтируют технику, забрасывает людей и машины в тайгу. Бревна несколько месяцев лежат на так называемых верхних складах, вывоз и продажа начинается только в декабре, когда застывают зимние дороги. Лесорубам тяжело пережить этот финансовый разрыв, банки кредитуют отрасль — насквозь «серую» — неохотно. Тогда на помощь и спешат китайцы: финансируют заготовки, дают авансы. «Поэтому мелкие и средние фирмы, они все потихоньку попадают под китайцев», — говорит Жигачев.  

«Покупают пилорамы, подминают лесорубов — повсюду происходит ползучая экономическая экспансия», — резюмирует еще один сибирский бизнесмен, много лет отправлявший лес на экспорт со станции Тайшет Иркутской области.

Мужики в лесу

«Когда прекратятся черные вырубки леса, когда государство наведет здесь порядок?» — спикер Совета Федерации Валентина Матвиенко на ноябрьском заседании под камеры распекает министра природы Дмитрия Кобылкина. 

Претензия к новоиспеченному министру довольно странная. Государство не может навести здесь порядок еще с 1990-ых годов. Лесная отрасль — серая, непрозрачная, да попросту криминальная. «У нас в Тайшете лесорубы — это просто мужики, которые пригоняли лесовозы, отгружали, получали черный нал и сваливали. Где они срубили этот лес, одному богу известно. Документы, накладные, «отмыв» — это все происходило потом, через цепочку юрлиц», — рассказывает предприниматель из Тайшета.  

Исторически лесная отрасль мало консолидирована, этот пирог не поделен между крупными игроками, как другие сырьевые сектора, особенно, нефть и газ. По данным Рослесхоза за 2017 год, на крупнейшие компании («Группа Илим», «Монди Сыктывкарский ЛПК», «Краслесинвест») приходилось лишь 10% предельно допустимого объема лесозаготовки. А мелкие игроки предпочитают работать как в 1990-ые — с кэшем, левыми документами, о лесовосстановлении никто даже не помышляет. 

Периодически силовики проводят спецоперации против черных лесорубов. Вот, например, кадры из той же красноярской тайги.

Но, увы, зачастую громкие истории заканчиваются пшиком. Например, в августе 2013 МВД задержало международную группу контрабандистов. Пятеро предпринимателей скупали лес у черных лесорубов, «отмывали» его (путем фиктивной перепродажи через цепочку компаний, последняя из которых — самая чистая) и отправляли в Китай. Ущерб от контрабанды поначалу оценили в 2 млрд рублей. Так, фирма «Сибтрейд», последняя в цепочке, за один только октябрь 2010 года собиралась отправить 100 вагонов леса, следует из базы арбитражных дел. 

Но потом дело внезапно «усохло». Когда Генпрокуратура в 2015 году направила материалы в суд, ущерб от контрабанды оценивался уже в 90 миллионов рублей. Одна из фигуранток, Олеся Мульчак, вовсе не была арестована судом. После истории с лесом женщина долгое время возглавляла компанию «АкваСиб», строящую завод по розливу питьевой воды из Байкала для экспорта в Китай. На сайте Забайкальского краевого суда невозможно найти информацию, какое сроки получили остальные фигуранты. Но как утверждают иркутские экологические активисты, контрабандист, китаец Сунь Чжэньцзюнь, муж Мульчак, давно на свободе (мы не смогли проверить эту информацию, Мульчак отказалась с нами разговаривать). 

Однако же ситуация в тайге не выглядит совсем страшной. Как видно из статистики FAO, пик вырубок пришелся на советское время: в 1987-1990 годы заготовка деловой древесины составляла 305 миллионов кубометров в год. Сейчас — 198 миллионов кубов. Даже с учетом незаконных рубок поводов для паники вроде нет. 

Все нормально только на бумаге, спорит руководитель Лесного отдела Greenpeace России Алексей Ярошенко.

Пилят самые лучшие, самые ценные хвойные породы. На их месте прорастает кустарник  и малоценный лес. «Во многих регионах хвойные породы близки к истощению. Мы видим по стране тысячи полузаброшенных или заброшенных лесных поселков, которым нечем зарабатывать на жизнь, ценные ресурсы вокруг них исчерпаны. И нас, безусловно, ждут новые волны умирания таких поселков», — рисует мрачное будущее Ярошенко. 

На самом деле к лесу действительно можно относиться совсем иначе. Например, вспомнить, что это возобновляемый ресурс. В Финляндии, другой лесной стране, в 2016 году заготовили 62 млн кубометров деловой древесины — против российских 198 млн. Но территория Финляндии меньше российской в 50 раз. 

«В России тайга всегда воспринималась как месторождение бревен, нет и не было нормального лесовосстановления, сплошная имитация. И сейчас это месторождение, можно сказать, почти исчерпано», — продолжает Ярошенко. 

Тема тайги периодически всплывает на федеральном уровне. Чаще всего — как повод поговорить о китайской угрозе. 

Сломанные снегоходы

«Лучшие породы древесины продали отдали китайцам за пол-процента реальной стоимости», — режиссер Никита Михалков проникновенно смотрит в камеру, медленно зачитывает текст и неправильно называет районы Томской области. Это очередной выпуск на Youtube-канале БесогонTV, июнь 2018 года. Вскоре антикитайскую повестку подхватит политик Владимир Жириновский. По его данным, китайцы взяли в аренду лес в 200 раз дешевле, чем положено. 

Весь этот шум — вокруг ООО «МИК «Цзинье». Стопроцентная «дочка» компании из Шанхая получила в Томской области пять лесных участков общей площадью 178 тысяч гектаров, пообещав заплатить за 49 лет около 1,5 млрд рублей. Получается от 11 до 20 рублей в пересчете на гектар в месяц. Именно эти цифры возмутили политиков и шоу-бизнес. 

…На ночной трассе ни одной встречной машины, вдоль дороги — ни кафе, ни заправок. Кажется, что кроме пассажиров нашей маршрутки на десятки километров нет ни души. Мы едем в Каргасокский район, самый большой и удаленный в Томской области. Это 450 километров на север от областного центра. Летом после дождей дорога местами почти непроходимая, а по зимнику хорошо и быстро. Именно здесь, в Каргасокском районе, «МИК «Цзинье» взяла два участка общей площадью почти 90 тысяч гектаров. 

В поселке Каргосок — в переводе с языка коренного населения «Медвежий мыс» — новость о китайцах взбудоражила жителей. У местных лесорубов калибр куда меньше. Олигархом здесь считают Ивана Кривошеева. Его компания «Курганлесэкспорт» арендует 35 тысяч гектаров. Мы встречаемся с его отцом, Евгением Кривошеевым, тоже предпринимателем. Тот сходу дает понять, что лесозаготовки — удел смелых и упорных. Зимник застывает в декабре, тает и сыпется в марте, остальное время вместо дорог — непролазные болота (отметим, раз зашла речь, что Васюганские болота — самые большие в мире). Бревна просто не вывести с верхних складов. Древесина не особо ценная, на месте кубометр можно взять за 800 рублей, а доставка до Томска стоит 1500 на куб. Наконец, в последнее время свирепствует грозный паразит, сибирский шелкопряд, жалуется Кривошеев. 

«Кто сюда полезет? Они, наверное, взяли эту аренду, деньги заплатили, потом за голову схватились, что здесь делать?» — вопрошает предприниматель.

Страхи Михалкова и Жириновского о заниженной цене здесь могут вызвать только хохот. «Цзинье» платила 11-20 рублей в месяц в пересчете на гектар, «Курганлесэкспорт» — 5 рублей. У еще одного нашего собеседника, бизнесмена Анатолия Кривобока, выходит 25 рублей за гектар, но и деляна довольно близко к поселку.     

Нашествия китайцев в Каргасокский район так и не случилось. После шума в СМИ томские чиновник расторгли контракты с «Цзинье», сославшись на различные нарушения, например, не вовремя вносимую арендную плату. За прошедший год китайцы всего дважды приезжали на север области и однажды сумели-таки добраться до своей аренды, рассказывает главный местный лесничий Евгений Потапенко. В другой раз у них сломались снегоходы.   

На момент пресловутых лесных аукционов в штате «Цзинье» числился один-единственный человек, гендиректор Лю Вэйбо, поэтому в СМИ ее порой называли фирмой-«однодневкой». Однако мы нашли и офис, и сотрудников в одном из бизнес-центров Томска. Официально они отказались от комментариев, но представитель компании поговорил с нами на условиях анонимности. 

Шум вокруг «Цзинье» наш собеседник назвал «жареным пиаром»: стоимость участков была не занижена, а наоборот завышена, поэтому российский бизнес их не брал. Кстати, это подтверждает правительственный сайт torgi.gov.ru (там есть информация обо всех гостендерах). По крайней мере, три из пяти участков ранее выставлялись на аукционы, но их отменили из-за отсутствия желающих. А потом пришла «Цзинье» и взяла тайгу по стартовой стоимости. «Денег, как говорится, много. И, не разбираясь, просто купили эти участки. Если честно мне как специалисту они нафиг не нужны. Логистики здесь нет», — горячится наш собеседник.  

Враг с Востока

В Youtube полно роликов о том, как китайцы вырубают сибирскую тайгу. Многие содержат одни и те же кадры — солнечным зимним днем коптер летит над огромной кучей бревен, они валяются до самого горизонта. Изначально это видео появилось на  Youtube-канале Юрия Коваля, куда было залито в марте 2017 года. Причем автор не утверждал, что бревна принадлежат китайцам, это домыслили многочисленные комментаторы.   

Это место находится вблизи железнодорожной станции Куендат Томской области. Мы побывали там в феврале 2019 года. Бревен по-прежнему очень много. Это место — верхний склад вблизи автотрассы. Сюда свозят срубленный на разных делянах лес. По данным Росреестра, площадка находится в аренде у компании «Чулымлес», аффилированной с группой «Томлесдрев», крупнейшим лесным предприятием Томской области. Оно контролируется семьей местного депутата-единоросса Антона Начкебии. Более того, судя по информации на сайте «Томлесдрева», часть леса идет на внутреннее производство. То есть эта картинка — вообще не про китайскую экспансию. 

Почему китайцы стали главными врагами тайги? «Это не особенность России, все страны, которые граничат с Китаем, боятся Китая, — говорит иркутской политик Сергей Беспалов. Прибайкалье — одно из самых проблемных мест. Тайга кишит черными лесорубами, а срубленный лес — и законный, и «отмытый» — уходит в Китай. — Вторая причина, более обидная: Сибирь фактически стала сырьевым придатком Китая. И если быть сырьевым придатком Запада мы уже привыкли, то быть сырьевым придатком Востока как-то унизительно, рассуждают люди. Эта мысль их раздражает». 

Разговаривая с жителями Иркутской и Томской области, Красноярского края, мы часто слышали о некоем китайском учебнике, где вся территория России восточнее Урала отнесена к КНР. Никто из наших собеседников не видел этот учебник, но миф о нем удивительно живуч. Жители небольших поселков на полном серьезе воспринимают китайцев, даже туристов, как потенциальных захватчиков.    

Китайская угроза опровергается самой экономической моделью Китая, рассуждает бывший координатор программы «Россия в Азиатско-Тихоокеанском регионе» Московского центра Карнеги Вита Спивак. Экономическая активность сосредоточена в южных регионах, ближе к морю, северные территории менее заселены. «Физически переезжать еще дальше на север, в Россию, никто, конечно, не собирается. Покупать ресурсы — да, но это обычная экономическая история», — говорит Спивак. 

По мнени. эксперта, у российской элиты есть четкое понимание, что Китай — не враг и не угроза России. Но эту карту можно время от времени разыгрывать перед населением. «Самое плохое, что нашим людям проще и удобнее вымещать гнев на неких чужаков, якобы захватчиков, чем пытаться контролировать собственных чиновников», — резюмирует Спивак. 

Пламя

В мае 2017 года Канск, столицу лесопилок, охватил страшный пожар. Огонь вспыхнул в промзоне, но быстро перекинулся на жилой сектор. Полностью выгорели три улицы в поселке Строителей, это более 60 частных домов. Погибло три человека. Когда пожар потушили, грязные, покрытые копотью люди возвращались на пустырь, где еще недавно стояли их дома, вспоминает Анна Малинич. В тот день погибла ее дочь. 

Пожар начался на территории лесопильного предприятия «Ва-банк», принадлежащего семье местного депутата-единоросса Максима Шкарубы. Однако больше всего погорельцы ругают другую лесопилку, китайскую «Синь-И». Именно там под открытым небом валялась стружка, горбыль и другие древесные отходы. 

Когда случился пожар, Егору Шмитке было 20 лет. На «Синь-И» постоянно что-то горело, особенно, ночью, потому что хозяева якобы не хотели платить за нормальную утилизацию отходов. «Случались пожары, приезжали пожарные, тушили, уезжали. Мы жаловались в администрацию. «Синь-И» вроде закрыли, но тут же фактически открыли рядышком», — вспоминает Шмитке. 

«Китайцы — мастера давать взятки», — усмехается Сергей Беспалов.

«Китайцы — настолько плохие парни, насколько им разрешают это в той или иной стране», — считает Вита Спивак. «Китайцы — не источник наших бед, но их усилитель. Они пользуются всеми нашими дырами в законодательстве, всем плохим, чтобы извлечь прибыль», — говорит Алексей Ярошенко из Greenpeace. 

…Вместе с Егором Шмитке мы идем вдоль бетонного забора, за которым когда-то располагалась «Синь-И». В одном месте — дыра в человеческий рост. Видна бугристая территория, вдали торчат краны действующих лесопилок. «Эти бугры, это не ландшафт, это опилки под снегом», — говорит Шмитке. В нескольких сотнях метров в голом поле торчит кирпичная труба. Это все, что осталось от его дома.       

Сообщение Как китайцы (не) забрали российскую тайгу появились сначала на Кода.

Заместитель главного редактора Мартон Гергеи вспоминает, как он делал детям французские тосты, когда его жизнь полетела вверх тормашками. Предполагается, что журналистика — это занятие, смысл которого в расследованиях и тайнах, но никому в редакции и в голову не могло прийти, что может произойти катастрофа, и когда именно это случится. Около половины девятого утра дежурные корреспонденты в панике начали звонить начальнику. Их отрезали от корпоративной почты и от серверов газеты.

Через десять минут сайт Nepszabadsag завис, ее архив был стерт и газета фактически умерла. «Как Помпеи, — вспоминает Гергеи. — Это было как гром среди ясного неба, неожиданно и жестко». Помпеи погибли под тоннами лавы во время извержения Везувия. Nepszabadsag уничтожили люди. Последние несколько лет друзья детства Орбана и его политические союзники или уничтожили, или захватили издания, не соблюдающие генеральную линию вождя. Иногда это были вполне прозрачные способы захвата имущества. Иногда — как в случае с Nepszabadsag — это было больше похоже на спецоперацию. Но без сомнения, они были очень эффективны. Сейчас почти 80% венгерской прессы контролирует или государство или друзья Орбана, утверждает Mertek media monitoring group, так что получается,что концентрация медиа сейчас сильнее, чем когда-либо после 1990 года, когда страна перешла от однопартийного правления к демократии.

Теперь же про-орбановские венгерские медиамагнаты, богатые и с хорошими политическими связями, целятся в издания в других европейских странах: в Македонии, в Словении и даже в Великобритании, где Орбан надеется развивать крайне правую идеологию.

Главнокомандующий в этой медиакампании — тот, кого Гергеи и его коллеги считают ответственным за закрытие Nepszabadsag, главный медиамагнат страны Лёринц Месарош, друг детства Виктора Орбана.

Всего за несколько лет он превратился из мелкого бизнесмена, по некоторым сведениям, стоявшего на грани банкротства, в одного из богатейших людей Венгрии. В ноябре владельцы 476 изданий, все друзья Орбана, пожертвовали эти активы фонду, которой управляет одна из компаний Месароша.

Обычное пятиэтажное здание в Буде раньше было редакцией Nepszabadsag. Сейчас оно принадлежит одной из компаний Месароша, и в ней находится штаб-квартира этого фонда, который известен в Венгрии как KESMA. Процветающее предприятие работает без легальных или политических ограничений, консолидируя медиаландшафт и в Венгрии, и за ее пределами. Цель: больше сервильности в освещении крайне правой идеологии Орбана, меньше любопытства в исследовании бизнеса и политических практик премьер-министра и его друзей.

«Орбану нужны региональные союзники», — говорит Агнес Урбан, исследователь из группы Mertek Media Monitor. «Венгрии ему недостаточно, он слишком амбициозный».

Месарош, самый влиятельный медиамагнат Венгрии, объяснил свой взлет «из грязи в князи» влиянием трех факторов: «Бог, удача и Виктор Орбан».

В девяностые у Месароша была маленькая компания по монтажу газового оборудования в Фельчуте, деревне к западу от Будапешта, известной большинству венгров как место рождения премьер-министра Орбана. Эти двое стали друзьями, их объединила любовь к футболу. В 2007 Орбан назначил Месароша председателем футбольной академии городка. После возвращения Орбана к власти в 2010 Месарошу, который был мэром Фельчута до 2018 года, стало неожиданно везти в делах.

К концу 2018 года Месарош владел или контролировал 203 компании, обладал состоянием в приблизительно 905 миллионов евро, если верить Форбс и Orange Files, сайту, который документирует рост «нелиберальной демократии» в Венгрии.

Комментируя новости о том, что его состояние растет быстрее, чем у основателя Facebook, Месарош ответил: «Может быть я умнее Марка Цукерберга».

Гергеи и другие независимые журналисты говорят, что тут дело не в уме. Важнее оказались связи Месароша.

В Венгрии государство играет важную роль в рекламном бизнесе. Издания, считающиеся недружественными к премьер-министру, лишаются доступа к рекламным бюджетам, в то время, как дружественные Орбану издания купаются в деньгах.

Многие бизнесы под контролем Месароша, а позднее KESMA, получили неплохие прибыли от государства. В 2017 году государственные расходы на рекламу составили 83% всех рекламных доходов изданий, позднее переданных фонду KESMA. В том же году медиакомпании, подконтрольные Месарошу, получили доходы в размере 20,41 миллиард венгерских форинтов или 65,7 миллионов евро.

Несколько изданий, которых выкупили бизнесмены — друзья Обрана — в последние несколько лет перед захватом провластными олигархами были прибыльны и показывали неплохие финансовые результаты.

Nepszabadsag все еще себя обеспечивала, даже отзываясь о деятельности вождя негативно, когда начали циркулировать слухи о том, что ее скоро закроют, говорит ее бывший главный редактор Гергеи. Во главе Mediaworks, компании, которая купила и закрыла газету в 2016 году, стоял человек, не скрывающий, что поддерживает Орбана. Эту компанию позднее поглотило одна из фирм Месароша.

Как говорит Гергеи, у работы в «медиамонстре» есть много преимуществ для журналиста. Перейди на сторону правительства — и ты сможешь содержать семью и может быть даже позволишь себе тусоваться с бизнесменами из орбановской тусовки на противоположной от редакции стороне Дуная.

Гергеи и другим независимым венгерским журналистам (которых все меньше и меньше) о роскоши думать не приходится. После закрытия Nepszabadsag он и несколько бывших коллег попытались открыть свою газету — но прогорели, потому что у них не было для этого ни денег, ни технологий.

Потом он смог устроиться в уважаемый альтернативный еженедельник HVG, у него там зарплата на 30% меньше, чем в родной газете, и под его руководством 6 человек, а не 60, как раньше. И все же он говорит: «Мне очень повезло и я очень счастлив. Не так-то много хороших работ осталось».

В декабре 2018 года венгерские либеральные активисты попытались заблокировать работу KESMA по закону об ограничении конкуренции. Но венгерские суды не смогли вынести решение по делу: Орбан объявил фонд «стратегически важным в стратегических интересах». Евросоюз ведет свое расследование о том, нарушает ли KESMA законы о свободном рынке, но еврокомиссар по конкуренции Маргрете Вестагер уже дала понять, что не следует тут ждать каких-то решительных действий.

Действия Орбана по защите KESMA позволили Месарошу и его подельникам начать агрессивную охоту за пределами границ Венгрии.

Началось все в 2017 году когда два бывших менеджера общественного телевидения Венгрии открыли компании в Македонии, собираясь инвестировать в местные СМИ, говорится в документах OCCRP.

Венгерские менеджеры использовали эти компании чтобы получить контроль над полудюжиной местных изданий, поддерживающих правившую тогда в Македонии консервативную партию, союзную партии Орбана. Под новым руководством издания начали публиковать фейковые и критические новости о гражданском обществе оппозиции, похожей на венгерскую медиакампанию против Джорджа Сороса, утверждает OCCRP.

Следующим плацдармом стала Словения. Там три венгерские медиафирмы (одна из которых засветилась перед этим в Македонии) потратили год на то, чтобы получить контроль над медиагруппой NOVA24TV.sl, в которой был телеканал, онлайн-портал новостей и радиостанция, все основано консервативной Словенской Демократической партией. Венгерские компании увеличили свою долю в компании с 45% до 88%, утверждает OCCRP.

В апреле венгры пересекли Ла-Манш и запустили в Лондоне новостное агенство V4NA, которое освещает новостную повестку, спорт и публикует легкие статьи по-венгерски, по-английски и по-французски, передавая, разумеется, точку зрения Орбана.

Говорят, что в редакции V4NA работает 50 человек в Лондоне и в Центральной Европе, но не похоже, чтобы издание получило какое-то серьезное влияние в британской и так уже перенасыщенной медиасреде. Контент сайта платный, и непонятно, сколько у него подписчиков.

Понятно, впрочем, кто владеет V4NA.

Компания изначально была зарегистрирована в Лондоне послом Венгрии в Великобритании в 2018 году. В апреле Арпад Хабонь, главный политтехнолог Орбана, приобрел сорокапроцентную долю в компании через своих лондонских советников, Danube Business Consulting Ltd. А потом сын управляющего центральным банком приобрел у посла 57% долю в компании через свой бизнес New Wave Media (NWM).

NWM стал одним из активов, «пожертвованных» KESMA прошлой осенью.

Гергеи говорит, что испытывает смешанные чувства всякий раз проходя мимо непримечательного здания, в котором раньше сидела его редакция. Снаружи у этого советских времен дома нет ничего драматического, кроме разве что вяло болтающегося венгерского флага. Важно то, что происходит внутри.

До закрытия Nepszabadsag публиковал расследования действий друзей Орбана, таких как директор центрального банка и человек, которого называют министром пропаганды Антал Роган. Сейчас мало кто пишет такие материалы. Даже нейтральное освещение внешней политики встречается уже редко.

Вместо этого KESMA, фонд Месароша, штампует ерунду.

Контраст головокружительный и депрессивный, говорит Гергеи. И таковы же его чувства к самому Орбану.

Тридцать лет назад, когда упал Железный Занавес, молодые политики давали многим молодым венграм, включая Гергеи, надежду на новый старт. Сейчас же страна страдает и от идеологических шор самого Орбана, и от заурядности людей, которые его окружают.

Гергеи считает, что многие захваты и закрытия СМИ были частью чистой бизнес-арифметики, своеобразного спорта, когда каждое закрытое оппозиционное издание становилось новым трофеем на стенах у олигархов.

Тот факт, что журналисты находятся на грани вымирания ставит его страну и другие европейские страны под угрозу.

«Венгрия стала образцовым нелиберальным государством. И это чувствуется», — говорит Гергеи.

Сообщение Как венгерские олигархи сожрали местную прессу и теперь целятся в Европу появились сначала на Кода.

Лилиан-Жан Монит родилась в 1946 году в городке Эримонкур в Бургундии в семье портного Михаила Монита и его жены Янины. Оба — выходцы из Беларуси. «Мама из деревни Зарага Брестской области. Отец из Гродненской области, деревня Кацевичи, — рассказывает Лилиан. — В 1920-х годах он отслужил в польской армии и уехал во Францию, потому что все искали лучшей жизни. Он прожил во Франции 20 лет. Отец был хорошим портным, очень хорошим, и у него было много клиентов. А потом его потянуло на родину, к родным: он был самым младшим в семье, а здесь оставались старшие сестра и братья. Он вез им всем подарки, которые по прибытии конфисковали. Все имущество и подарки в том числе». 

— А кроме того что здесь оставались родственники вашего отца, были другие причины, почему он решил вернуться?

— Он намеревался жить в Польше, где он купил два двухэтажных дома, но после войны — он говорил мне — был уверен, что домов этих уже не существует, что они разрушены войной. При этом очень хорошо действовала советская пропаганда. Ему обещали золотые горы. Он спрашивал, будет ли он хотя бы наполовину так хорошо, как во Франции, жить в Советском Союзе.

Ему говорили: «Что вы, Устинович, еще лучше!»

Он рассказывал, что во Франции во время войны каждый ребенок получал в месяц два или три килограмма сахара, муки, крупы, а взрослый — по одному килограмму. И это во время войны! Поэтому он думал: раз страна-победительница, то там должно быть еще лучше жить народу. Вот из-за этой пропаганды он и вернулся. А потом всю жизнь жалел. Он говорил: «Во Франции все люди веселые, улыбаются, там нет нищих, о которых твердила советская пресса. Нет нищих». Поэтому он не любил читать советские газеты и говорил: «Все это неправда. Все это ложь». Вот так обманули его. И не только его. 

Из числа эмигрантов, уехавших в разное время из Российской империи, Австро-Венгрии, Польши и Советской России (в период гражданской войны), к июню 1948 года в СССР репатриировались 106 835 человек, в том числе — 6991 человек из Франции. Среди французских реэмигрантов было 1420 русских и 5471 «лицо украинского и белорусского происхождения».

— Как ваша семья перебиралась из Франции в Советский Союз?

— Мы выехали летом 1947 года, поездом. Ехали очень долго. Папа вспоминал, что в поезде я научилась ходить. Потом приехали в Пинск, всех разгрузили, нам дали комнату — одну на пятерых. Все вещи конфисковали, все забрали. Папа хотел здесь тоже открыть мастерскую. Он думал же, что здесь еще лучше будет, чем во Франции, поэтому привез много отрезов материала. Я помню, у нас стол был большой, длинный, и все было в рулонах материала. Он шил верхнюю одежду, эти рулоны были из хорошей ткани, разноцветные. И все-все конфисковали. 

— Вам папа рассказывал, в какой момент он понял, что советские агитаторы его обманули? 

— Он сразу понял по прибытии в Пинск. Увидел, что женщины в фуфайках, очень плохо, бедно одетые, метут вокзал. И сразу все понял. Он поседел в одну ночь.

— Он пытался уехать из Советского Союза?

— Да, пытался. Даже сохранилась отписка из отдела переселения и репатриации, что «выдать пропуск на выезд за границу мы не можем, так как этими вопросами занимается милиция». В милицию, он, наверное, уже не обращался — не было смысла. 

— И тогда он решился бежать через границу? 

— Условия были невыносимыми. Он хотел шить на дому, но все конфисковали. А на работу его тоже не устраивали, поэтому другого он не видел выхода. Он думал, что если ему удастся перебраться через границу, то он выпишет туда своих родственников — нас. Вот он так думал, так мечтал. Он ведь до этого в жил в свободной стране и не знал, что здесь железный занавес. В октябре 1948 года он пытался бежать через белорусско-польскую границу вместе с другом. Их задержали, пытали, а летом 1949 года осудили — на десять лет. Его обвинили в шпионаже.

— Куда его отправили? Что он рассказывал про лагерь?

— На север, в Коми. Там он работал в мастерской, где шили рукавицы для работы, телогрейки, шапки. Еще он шил женам лагерных начальников, поэтому, наверное, и выжил. Он рассказывал, что на ужин выдавали буханку хлеба. Спрятать ее под подушку нельзя было, потому что обязательно кто-нибудь украдет. Поэтому пока эту буханку не доест, он уснуть не мог.

А однажды он был свидетелем, как охранники тянули полуживого мужчину, который кричал: «Я еще живой!» — а охранники отвечали: «Доктор лучше знает».

Ну и тащили его в общую яму. Вот об этом он рассказал: где он работал, как голодали, как умирали ни за что. Сколько там было ученых, сколько там интеллигенции погибло — по наветам. Очень жалел, говорил: «Хорошие люди погибли ни за что». И абсолютно безнаказанно. А в подробностях он особо не рассказывал, потому что ему было тяжело это вспоминать.

— Вы в детстве знали, что вашего отца отправили в ГУЛАГ?

— Нет, мне говорили, что папа мой в Сибири, и все. Маме некогда было вообще что-нибудь рассказывать, она была вся в заботах. Но я помню, что другим советским детям не разрешали играть со мной, потому что я была дочкой «врага народа». Я заглядывала в чужие дворы через щелочку, даже стоять у калитки не разрешали. Говорили: «Иди домой». На углу улицы Горького жил полковник с семьей, и няня его дочки была очень недовольна, если девочка вдруг выбегала ко мне. А рядом жил какой-то чиновник, у него было двое детей — мне не разрешалось смотреть даже в щель его забора. Вот так. Помню эпизод, когда я выбежала на улицу, и какой-то мужчина увидел на моей руке золотую цепочку. Он спросил: «Что это такое у тебя блестит?» Я ему с удовольствие протянула руку, показывая, хвастаясь, — и он тут же ее снял. Мне было три года, эта цепочка у меня еще с Франции оставалась. Как так можно было? Я это хорошо помню, даже место, где я стояла на тротуаре на улице Горького — рядом с домом, где у нас была комната.

— Вы помните, как выглядела эта комната? 

— Это была большая комната, перегороженная шкафом. В одной половине жили мы с мамой, братом и сестрой, а в другой — квартиранты. Их тоже  было трое или четверо. И там же была плита, на которой готовили. В общем, железные кровати, какая-то тумбочка и мамина швейная машинка. Больше ничего не было. Так и выживали: сдавали полкомнаты квартирантам, а мама шила. Маму не брали на работу, потому что она была женой политзаключенного. Я не знаю, как мы выжили. Только благодаря тому, что мама шила офицерским женам наряды. Она была хорошей портнихой, работала днем и ночью, особенно перед праздниками. Мы жили очень бедно. Сестра училась в медучилище — попала совершенно случайно, потому что соседскую девочку не взяли. Брат был очень хорошим музыкантом, поэтому поступил в брестское музучилище. Однажды у него износилась обувь до такой степени, что он не смог ходить на занятия. Несколько дней пропустил, и директор купил ему обувь за свои деньги.

— Ваши сестра и брат что-то рассказывали вам про жизнь во Франции? Когда вы узнали, откуда приехала ваша семья?

— Наверное, когда я была школьницей уже, но об этом не говорили вообще-то. Брат Рено 1934 года рождения, сестра Эстрелия — 1935-го, они были сильно старше меня, знали французский, часто говорили между собой на нем, поэтому я их не понимала. Мы мало с ними общались. Я даже не помню, чтобы у нас были какие-нибудь семейные обеды или ужины. Про Францию мне отец начал мне рассказывать только после возвращения из ГУЛАГа. Рассказывал, как во Франции хорошо было, что люди все светлые, добрые, что каждый вечер на улице звучала музыка, люди танцевали, пели. Он очень жалел о возвращении в Советский Союз. Все время жалел, что его обманули. Вернуться он уже не мечтал — знал, что это невозможно. Ну и мне говорил, чтобы я никогда даже не думала туда вернуться, потому что это опасно. Даже мой муж по турпутевке не смог выехать во Францию — не пустили, потому что папа еще жив был. Очень хорошие воспоминания у отца были. Ну что делать? Так сложилась жизнь. Поэтому нужно молодым обязательно интересоваться политикой. Обязательно. Папа так хорошо жил во Франции, что политикой не интересовался и не понимал, что такое Советский Союз. И в школе никто не знал, где я родилась. Потом, после смерти Сталина, стало свободнее. Но даже на работе никто не знал, где я родилась. Я никому не говорила. Только когда мне было уже 55 лет, случайно об этом узнали в школе, где я работала. Чему я не обрадовалась вовсе — всю жизнь скрывала, потому что боялась. Страх поселился с детства.

— Вы помните, как ваш отец вернулся из ГУЛАГа?

— Да, его выпустили после смерти Сталина в 1954 году, то есть он отсидел шесть лет, а не десять. Помню, когда Сталин умер, мама пришила к красному флагу такую широкую траурную ленту, какой не было ни у кого в городе. Не из-за скорби, а из страха и надежды, что отца быстрее выпустят. И у меня страх поселился с детства. И до сих пор. Я до сих пор всех боюсь. И милицию боюсь. Такая трусливая выросла. Мама голосовать всегда ходила первой, в шесть утра — думала, что если первой проголосует, то отца быстрее выпустят. 

А вскоре после смерти Сталина, помню, к соседям приехал мужчина, который тоже вернулся из тюрьмы. И мне зачем-то сказали, что это папа. Я бросилась ему на шею, а он сказал: «Детка, твой папа тоже вернется». То ли соседи, то ли брат с сестрой решили пошутить. А я так бросилась — стремглав прилетела! Зачем это было делать? До сих пор не пойму. Но когда папа вернулся, меня долго искали. Я не верила. Я вообще не хотела его видеть, потому что думала, что это снова обман. И когда он вернулся, я спряталась и долго его не признавала. 

В 1959-м папу реабилитировали. Он начал работать, стал ударником коммунистического труда, у него много этих грамот, похвальных листов, грамот всяких, благодарностей было. Потом ушел на пенсию, жил на 80 рублей. Когда он был уже на пенсии, к нему тоже приходили люди, чтобы он что-нибудь им пошил — за любые деньги, помню, сосед просил. Потому что папа был профессионалом! Но, к сожалению, в 1980 году от третьего инфаркта умер. 

— Вы так и не были во Франции?

— Конечно, нет. На что было съездить? И вообще, я боялась. Ну как я могла поехать? По турпутевке? Так это ж деньги были какие. Я столько не зарабатывала. И потом, едут ведь, наверное, в Париж, в большие города. А мне хотелось только в свой город. Мечтала помолиться в костеле, где меня крестили. Не знаю, попаду я когда-нибудь туда. Французский мне учить, нет? 

— А кем вы себя ощущаете?

— Я? Беларуской. Я тут выросла, здесь получила образование, здесь мой муж, дети, мои внуки, внучки. Конечно, я беларуска теперь уже. Какая из меня француженка? Хотя, все, кто знают, что я родилась там, почему-то видят во мне француженку. Ну пусть видят, мне приятно. Сын старший был во Франции несколько раз — в восторге. Младший мечтает тоже поехать. Ну можно помечтать. Хотя бы это греет душу — фотографии французские. Им же больше… Да, 72 года им. Вот какое качество. 

Николай приносит большой альбом с архивом: там фотографии семьи Монит во Франции и СССР, свидетельство о рождении Лилиан, фото отца в ГУЛАГе, справка о его судимости и реабилитации и другие документы. «Эта брошка мамина у меня сохранилась, она ее из Франции привезла, это единственное мамино украшение было, — показывает Лилиан на фотографию. — Мама была очень добрая, все к ней хорошо относились. Когда она умерла от рака в 1957 году, на похоронах было очень много людей. Мне было десять лет. Эта брошка — единственное, что осталось на память о ней и ее французской жизни».

Сообщение «Зона»: как французский портной поверил Сталину и попал в ГУЛАГ появились сначала на Кода.

Вместе с «Медузой» этот текст или материалы на его основе опубликовали еще 30 изданий. Вы можете к ним присоединиться. С 21:00 мск 1 июля доступ к расследованию Ивана Голунова о московских кладбищах открыт по лицензии Creative Commons. Вы можете перепечатывать его в своем издании, на своем сайте, в своем блоге на любой из платформ — не спрашивая нашего разрешения, но обязательно указав авторов. Важно: это распространяется на инфографику и скриншоты из соцсетей, но не на фотографии.

Братские могилы

В ноябре 2008 года неизвестные жестоко избили химкинского журналиста Михаила Бекетова. Около полутора лет журналист провел в больницах, где ему извлекли остатки раздробленных костей, задевших мозг, ампутировали правую ногу и три пальца на левой руке. После покушения он передвигался в инвалидной коляске, почти не мог говорить. Спустя пять лет Бекетов умер.

Виновных в нападении на журналиста так и не нашли. Сам Бекетов предполагал, что за этим преступлением могут стоять руководители администрации Химок: за несколько месяцев до избиения ему начали поступать угрозы, в 2007 году неизвестные сожгли его машину. Все это журналист связывал с критическими публикациями в адрес городских властей.

С 1994 по 2001 год Михаил Бекетов работал пресс-секретарем мэра Химок Юрия Кораблина, а после его отставки основал газету «Химкинская правда», оппозиционную новому мэру Владимиру Стрельченко. С 2007-го «Химкинская правда» писала о разных конфликтных ситуациях, в том числе о борьбе за сохранение Химкинского леса. Среди прочего в газете вышла серия статей о перезахоронении останков шести военных летчиков из братской могилы, расположенной в сквере возле Ленинградского шоссе.

Власти Химок объясняли необходимость переноса братской могилы из сквера расширением Ленинградского шоссе; в СМИ также фигурировала версия, что сквер превратился в место работы проституток, которые «оскверняют память героев войны». Местные активисты утверждали, что братскую могилу переносят, чтобы освободить землю под строительство торгового центра. После публикаций в «Химкинской правде» на эту историю обратили внимание федеральные телеканалы. 

Бекетов писал, что могилы воинов разрывали тракторами, кости складывали в мусорные пакеты, а часть и вовсе потеряли. В эфире центрального ТВ Бекетов демонстрировал сделанные им фотографии кости, которая похожа на человеческую, — ее нашли на месте братской могилы после завершения работ.

Сейчас на месте сквера, за который 12 лет назад боролся журналист, стоят бизнес-центры — после разразившегося скандала химкинские власти не решились застраивать его целиком (хотя в кадастровой карте земля уже была размежевана), ограничившись только придорожными участками. Спустя год после перезахоронения в нескольких сотнях метров от бывшей братской могилы построили офисный центр, принадлежащий Евгению Головкину — сыну тогдашнего начальника ГУВД Московской области (2001–2014) Николая Головкина. В бизнес-центр помимо прочих въехали компании, на тот момент принадлежавшие жене Вячеслава Ныркова — директора похоронной службы Химок и человека, который руководил работами по перезахоронению останков из братской могилы.

Однокашники

Военный строитель по образованию, Вячеслав Нырков хорошо вписался в состав мэрии Химок. Глава города Владимир Стрельченко, который в прошлом служил заместителем командира Кантемировской дивизии, охотно набирал в команду бывших военных. 

Скандал с переносом братской могилы стал для Ныркова первым опытом решения конфликтных ситуаций с местными жителями. До того как возглавить муниципальное похоронное предприятие, Нырков был начальником курса в Академии гражданской защиты МЧС, расположенной на окраине Химок. Тогда же он дал свое первое интервью, рассказав журналистам, что справился с дедовщиной с помощью доски почета. 

Во время конфликта вокруг братской могилы Нырков много общался с журналистами: объяснял, что останки упаковывали в патологоанатомические мешки, которые из-за черного цвета могли показаться мусорными, за работами следили хирурги местной больницы, а ту самую кость, о которой писал Бекетов, вероятно, принесли бродячие собаки — или подкинули сами активисты.

Вячеслава Ныркова, успешно завершившего перезахоронение, отправили на повышение: в 2009 году он возглавил один из районов Химок — Подрезково, а вскоре стал куратором строительной отрасли в администрации Химок. Больше всего в этой роли он запомнился усилиями по легализации точечной застройки. Эти проекты часто наталкивались на противодействие жителей, и урегулировать конфликты неизменно приходилось Ныркову. 

Строительный бизнес в Химках имеет те же преимущества, что ритуальный: почти Москва, только дешевле. Взявшись за стройки, Нырков сохранил влияние и на рынке ритуальных услуг. В 2009 году он пригласил возглавить городскую похоронную службу своего однокурсника по Камышинскому военно-строительному училищу (Волгоградская область) Юрия Чабуева. Вместе они создали несколько фирм, которые зарабатывали на похоронных услугах, строительстве и вывозе мусора. В Подрезково тем временем появлялись небольшие торговые центры и магазинчики, которые принадлежали жене Ныркова. 

Схема работы ритуального бизнеса Ныркова и Чабуева была простая: представители муниципальной химкинской похоронной службы сидели во всех моргах, но договоры заключали на связанную с чиновниками частную компанию. В своей родной деревне в Пензенской области Чабуев наладил производство гробов и ритуальных принадлежностей. Кроме того, компания жены Ныркова построила колумбарий на Новолужинском кладбище (именно там в 2013 году похоронили Бекетова) и планировала построить крематорий с новым кладбищем на месте мусорного полигона «Левобережный» в Химках.

С женой еще одного однокашника по Камышинскому военно-строительному училищу — Юрия Шнайдера — они основали компанию «Чистый город», которая занималась вывозом мусора с химкинских предприятий. 

С начала 2010-х годов на митингах против точечной застройки в Химках начали появляться представители общественных организаций «Здоровая нация» и «Ночные волки Химки», которые поддерживали строительные компании, а иногда и разгоняли митингующих. Вячеслав Нырков был совладельцем местного филиала мотоклуба; «Ночные волки» получили прописку в одном из химкинских торговых центров, принадлежащих Чабуевой и Нырковой. «Здоровая нация» была зарегистрирована в офисе химкинской похоронной службы — в помещении, где находилась аптека, принадлежащая депутату химкинского горсовета, возглавляющему комиссию по строительству и ЖКХ.

В 2010 году, после очередного конфликта застройщиков с местными жителями, в Химках избили эколога Константина Фетисова. Милиция задержала исполнителей и организатора — им оказался начальник отдела муниципальной собственности Химок Андрей Чернышев, коллега Ныркова и подчиненный Алексея Валова, одного из замов мэра Владимира Стрельченко (до прихода в команду Стрельченко Валов возглавлял воинскую часть по соседству с Кантемировской дивизией). Чернышев получил шесть лет колонии. Подсудимые говорили, что выполняли поручение Валова, но никакого развития эти заявления не получили.

В 2012 году, вскоре после конфликта из-за строительства трассы через Химкинский лес, Владимира Стрельченко отправили в отставку. Алексей Валов в 2014-м возглавил Щелковский район Подмосковья.

Из Химок — на Хованское

В 2013 году глава химкинской похоронной службы Юрий Чабуев перешел на работу в Москву, возглавив территориальное отделение ритуального обслуживания (ТОРО) № 3 московского ГБУ «Ритуал», в которое входили Хованское, Востряковское и некоторые другие кладбища (химкинскую похоронную службу после Чабуева возглавилПетр Левченко — еще один однокашник из Камышинского военно-строительного училища). 

Два года спустя ТОРО № 3 расширилось — в него включили ряд знаменитых московских кладбищ, в том числе Троекуровское, Ваганьковское и Новодевичье, — и стало крупнейшим подразделением ГБУ «Ритуал». Под контролем Чабуева оказалось 31 кладбище, включая самые престижные. Однокашник Чабуева и бизнес-партнер по «Чистому городу» Юрий Шнайдер вскоре возглавил ТОРО № 5, включающее еще несколько крупных кладбищ на юге Москвы — Щербинское, Домодедовское, Котляковское. Таким образом, выпускники Камышинского училища из Волгоградской области распространили свое влияние на лучшие кладбища Москвы. 

Доходы партнеров росли. Увеличилось и производство ритуальных товаров на родине Чабуева. ТОРО № 3 начало арендовать технику у жены Чабуева. Сама жена открыла ресторан «Сербия» в одном из самых дорогих бизнес-центров столицы «Романов двор» — он расположен в нескольких сотнях метров от Кремля.

Одним из самых заметных эпизодов, связанных с тем, как Юрий Чабуев наращивал влияние на московском рынке ритуальных услуг, стал знаменитый конфликт на Хованском кладбище. В драке участвовали представители «Здоровой нации» — организации, члены которой разгоняли химкинские митинги против точечной застройки. В этой структуре состояли уроженцы Чечни и полицейские, а одним из руководителей организации был Александр Бочарников — зять бывшего замглавы московского ГИБДД Михаила Порташникова.

Конфликт, по многочисленным свидетельствам, начался после того, как Чабуев попытался увеличить поборы с работавших на кладбище таджиков.

Приезжие из Таджикистана составляют значительную часть рабочей силы на московских кладбищах — они занимаются уборкой и уходом за могилами. Как выяснила «Медуза», почти все они выходцы из одного «сельсовета» (объединения нескольких аулов) — Обигарм, расположенного в Рогунском районе Таджикистана. Одни трудоустроены официально, другие работают без документов — но все, по их собственным словам, платят администрации кладбищ неофициальные отчисления. Долгое время эта статья доходов оставалась для руководства некрополей слишком незначительной и на нее не обращали внимания. Это позволило мигрантам накопить средства и начать расширение сфер деятельности: на Хованском и Перепечинском кладбищах у них к 2016 году появились официальные гранитные мастерские. Чабуев решил взять под контроль этот бизнес.

Как рассказывали, в том числе позднее в суде, работавшие на Хованском кладбище мигранты, Юрий Чабуев предложил им переписать официальный и неофициальный бизнес на своих людей и продолжать работать за зарплату. Таджики отказались, и Чабуев применил химкинские методы, подключив бойцов из «Здоровой нации».

Молодые люди из «Здоровой нации» появились на Хованском кладбище весной 2016-го — на это время года у ритуальщиков, которые занимаются установкой памятников и обслуживанием могил, приходится пик сезона. Передвигаясь на мотороллерах, они занялись «инспектированием» кладбища — по итогам которого таджиков выгоняли с территории. 

14 мая, в ближайшие выходные после праздников, между членами «Здоровой нации» и таджиками произошла массовая драка. В ней участвовали от 200 до 400 человек; мигранты сильно превосходили числом, поэтому их противники устроили стрельбу, которая вскоре прекратилась: к кладбищу подъехал ОМОН. В результате столкновения три человека погибли, более 30 получили серьезные травмы. Среди пострадавших были посетители кладбища. 

В ноябре 2018-го суд признал Юрия Чабуева виновным в организации беспорядков и приговорил к 11 годам колонии строгого режима. Другой организатор драки — соучредитель спортивной организации «Здоровая нация» Александр Бочарников получил девять лет лишения свободы. Еще 13 участников драки приговорили к срокам от трех с половиной до 11 с половиной лет колонии общего режима. Задержали также более сотни уроженцев Таджикистана — часть из них депортировали. 22 задержанных получили по 15 суток административного ареста, еще пятерых участников драки приговорили к трем годам лишения свободы.

В ходе судебных слушаний Юрий Чабуев заявил, что неоднократно предупреждал о готовящейся драке тогдашнего замдиректора по безопасности ГБУ «Ритуал» Александра Гаракоева, однако тот не предпринимал никаких действий по предотвращению конфликта, а сотрудникам ЧОПов, охраняющим кладбища, дали распоряжение не вмешиваться. В 1990-х годах Гаракоев служил в Таджикистане, а в ГБУ «Ритуал» пришел с должности начальника базы материально-технического снабжения погрануправления ФСБ России, расквартированной в Ставрополе. 

После ареста Чабуева и увольнения его друзей из ГБУ «Ритуал» почти все московские кладбища возглавили выходцы из Ставропольского края.

Ставропольские

По оценке департамента торговли и услуг Москвы, объем столичного похоронного рынка — примерно 14–15 миллиардов рублей в год. При этом, согласно официальной отчетности за последние три года, доход ГБУ «Ритуал» от платных услуг ежегодно составлял от 1,7 до 3 миллиардов рублей.

Ритуальный бизнес — надежный источник наличных денег, говорит собеседник «Медузы» в похоронной отрасли. Источником «черного» нала может быть подготовка тел к погребению, продажа участков на кладбищах, плата за копку и благоустройство могил, организацию похорон. Объем теневых наличных на московском рынке ритуальных услуг три источника «Медузы» оценивают в диапазоне от 12 до 14 миллиардов рублей в год. 

Передел этого рынка начался еще до перестрелки на Хованском кладбище, случившейся в мае 2016 года, — с назначения на пост директора ГБУ «Ритуал» Артема Екимова. Бывший старший оперуполномоченный Главного управления экономической безопасности и противодействию коррупции МВД (ГУЭБиПК) Екимов возглавил предприятие в 2015-м. По словам источников в московском правительстве, назначение Екимова подавалось как способ навести порядок на ритуальном рынке, и опыт работы в МВД должен был помочь новому директору решить эту задачу. 

Назначению предшествовала серия операций против влиятельных руководителей ГБУ «Ритуал» — на нескольких человек завели дела о взятках. Всего за год до перехода Екимова на новую работу сотрудники управления экономической безопасности ГУ МВД по Москве задержалибывшего депутата Самарской губернской думы Дмитрия Анищенко, который якобы обещал одному бизнесмену посодействовать в назначении на должность главы «Ритуала» за вознаграждение в два миллиона евро. Анищенко посадили на полтора года за покушение на мошенничество. Екимов участвовал в оперативной разработке по этому делу, рассказал «Медузе» бывший сотрудник ГУЭБиПК. 

Возглавив ГБУ «Ритуал», Екимов начал менять заведующих кладбищами, назначая своих людей. При этом зоны влияния Юрия Чабуева — то есть практически все самые престижные некрополи Москвы — эти перестановки практически не затрагивали. Но после конфликта на Хованском пришла и их очередь. Люди, которых назначал Екимов, часто не имели никакого опыта работы в ритуальном бизнесе. Помимо отсутствия опыта назначенцев также объединяло происхождение — почти все они были выходцами из Ставропольского края. 

В результате кадровых перестановок и структурных изменений в ГБУ основные подразделения «Ритуала» подчинили одному человеку — первому заместителю директора. На эту должность назначили Валериана Мазараки, в прошлом — владельца алкогольного бизнеса. Среди глав территориальных подразделений столичного «Ритуала» появились Роман Молотков — вокалист ставропольской рэп-группы «Крестная семья» и совладелец нескольких ресторанов в Ставрополе; Альберт Утакаев — бывший начальник пограничных войск ФСБ в Карачаево-Черкесии, впоследствии — заместитель директора ГБУ «Ритуал»; Юрий Кушнир — ранее работавший менеджером автосалона и барменом в ресторане на теплоходе «Брюсов» — и другие (всего 12 человек). 

После смены руководства московских кладбищ произошли изменения и в охране некрополей — вместо нескольких охранных фирм контракт получило ЧОП «Альфа-Хорс». Его основной владелец — 28-летняя Эмилия Лешкевич, которой также принадлежит салон рукоделия в Перми. Лешкевич — родственница Анастасии Мазараки, жены Льва Мазараки — брата первого заместителя гендиректора ГБУ «Ритуал» (назначенного Екимовым). 

Через полгода после столкновения на Хованском кладбище Эмилия Лешкевич учредила Первую ритуальную компанию (ПРК). Она закупила несколько десятков автомобилей-катафалков и впоследствии выиграла несколько контрактов на оказание транспортных услуг от ГБУ «Ритуал». Партнер Лешкевич по ПРК — Сардал Умалатов; в январе 2019 года он стал владельцем еще одной московской похоронной компании — «Грааль».

Сардал Умалатов — сын главы комитета нефтяной промышленности в парламенте Чечни времен Джохара Дудаева. В 2009 году 23-летний Умалатов попал в криминальную хронику как обладатель сожженного автомобиля Bentley. В 2017-м брата Умалатова убили в ходе конфликта между сотрудниками компаний маршрутных такси, конкурирующих на одном маршруте.Власти Московской области назначили на этот проблемный маршрут перевозчика «Транс-Роуд», которого СМИ связывают с Александром Колокольцевым — сыном министра внутренних дел России Владимира Колокольцева. Сардал Умалатов владеет несколькими компаниями вместе с Александром Колокольцевым. Ранее газета «Ведомости» связывала сына министра внутренних дел с несколькими операторами маршрутных такси, которые получили от департамента транспорта Москвы многомиллиардные контракты на перевозку пассажиров.

Помощник министра Ирина Волк письменно сообщила «Медузе» от имени Владимира Колокольцева, что сын министра никогда не был связан с ритуальным бизнесом; министру также неизвестно о какой-либо противозаконной коммерческой деятельности сына. Эмилия Лешкевич заявила «Медузе», что не будет давать никаких комментариев. Александр Колокольцев ответил, что «не имел и не имеет никакого отношения к ритуальному (похоронному) бизнесу». В московском департаменте торговли и услуг не ответили на запрос.

Банкиры

В 1990–2000-х годах братья Лев и Валериан Мазараки жили и занимались бизнесом на Ставрополье, в Башкортостане и Краснодарском крае. В частности им принадлежал ставропольский производитель алкоголя — компания «Альянс». Росалкогольрегулирование неоднократно уличало «Альянс» в использовании спирта неизвестного происхождения. Еще братьям принадлежали магазины и развлекательные заведения, в которых, по данным ставропольских СМИ, также обнаруживали сомнительный алкоголь. В 2007 году Валериан Мазараки основал лотерею «Время дохода»: просуществовала она недолго — из-за того, что в рекламе использовался образ вице-премьера Дмитрия Медведева. 

Лев Мазараки с 2007 по 2012 год возглавлял северо-кавказский филиал «СГ-Транс» — одного из крупнейших железнодорожных операторов по перевозке нефтегазовых грузов. Параллельно Мазараки владел компанией «СГ-Трейд», которая оказывала различные услуги «СГ-Трансу». Например, железнодорожный оператор передал на хранение железнодорожные цистерны, а спустя несколько лет выяснилось, что они пропали. В это же время «СГ-Трейд» разместил в интернете объявлениео продаже резервуаров от цистерн. В истории с пропавшими цистернами фигурируют несколько нынешних заведующих кладбищами. 

В начале 2010-х братья Мазараки продали компанию «Альянс» и переехали в Москву, сменив алкогольный бизнес на финансовый. Мазараки и некоторые их знакомые стали владельцами и менеджерами нескольких банков — «Соцэкономбанка», Национального банка развития бизнеса, «Маст-банка», «Вестинтербанка» (см. таблицу).

Все эти учреждения объединяет общая черта: вскоре после появления команды менеджеров, связанных с Мазараки, Центробанк отзывал лицензию банка за «нарушения законодательства в области противодействия легализации доходов», а позже обнаруживалось, что из банка выведены активы. По данным Центробанка, в ставропольском «Соцэкономбанке» после отзыва лицензии недосчитались 1,1 миллиарда рублей, в Национальном банке развития бизнеса — 13 миллиардов, в «Маст-банке» — 6,8 миллиарда, в небольшом «Вестинтербанке» — всего 386 миллионов рублей.Совладельцем «Вестинтербанка» вместе со Львом Мазараки был бывший сотрудник госбезопасности Николай Дорофеев. Два источника в похоронной отрасли полагают, что он родственник главы управления ФСБ по Москве и Московской области Алексея Дорофеева, но «Медузе» не удалось обнаружить документального подтверждения этой информации. На письмо Николай Дорофеев не ответил, дозвониться ему не удалось. Алексей Дорофеев не ответил на многочисленные запросы авторов расследования.

По данным ЦБ, средства из банков выводились через выдачу кредитов компаниям-однодневкам — но в некоторых случаях деньги получали знакомыекомпании. Так, незадолго до отзыва лицензии у Национального банка развития бизнеса кредит на 30 миллионов рублей получила компания Льва Мазараки «СГ-Трейд» (та, которая потеряла цистерны). Вскоре она прекратила свою деятельность.

Большая часть сотрудников переходила из банка в банк. Например, уроженец Ставрополя Сергей Селюков был акционером «Соцэкономбанка», а позже возглавлял дополнительные офисы Национального банка развития бизнеса и «Маст-банка». В 2015–2016 годах он оказался руководителем одного из территориальных подразделений московского ГБУ «Ритуал», а весной 2017-го возглавил московский офис небольшого банка «Спутник», зарегистрированного в Самаре. 

В 2017 году самарский банк «Спутник» приобрела группа людей, ранее работавших в «Соцэкономбанке» и других лопнувших банках. Вскоре после этого у «Спутника» появился московский филиал и операционные кассы на вещевых рынках «Дубровка», «Фудсити» и в торгово-ярмарочном комплексе «Москва». Несмотря на большой поток наличных, на вещевых рынках работают немногие банки — до отзыва лицензий одним из крупнейших игроков здесь был «Маст-банк», также связанный с группой ставропольских финансистов. Как убедилась «Медуза», операционные кассы «Спутника» на рынках открылись в тех же помещениях, которые ранее занимал «Маст-банк». 

В марте 2019 года сотрудники полиции проводили обыски на территории рынков «Садовод», «Фудсити» и ТЯК «Москва», полностью блокировав их работу. Вскоре после этого операционные кассы «Спутника» на вещевых рынках закрылись.

Дозвониться до Валериана и Льва Мазараки «Медузе» не удалось. Валериан не ответил на письмо, направленное на его имя через почту пресс-службы ГБУ «Ритуал». Лев не ответил на вопросы, отправленные ему в фейсбук. 

Друзья из «Детского мира»

Артем Екимов — человек, назначивший своим замом Валериана Мазараки и поставивший во главе московских ТОРО его ставропольских земляков, — начал работать в ГБУ «Ритуал» вскоре после спецоперации на его прежнем месте работы. В результате этой операции все руководство Главного управления экономической безопасности и противодействию коррупции МВД (ГУЭБиПК) оказалось в тюрьме.

Поводом для операции стал следственный эксперимент, устроенный сотрудниками ГУЭБиПК: они попытались спровоцировать на получение взятки заместителя начальника 6-й службы Управления собственной безопасности ФСБ Игоря Демина. После этого семерых сотрудников ГУЭБиПК во главе с начальником ведомства генералом Денисом Сугробовым обвинили в провокации взятки и превышении должностных полномочий, а впоследствии к делу добавилась статья об организации преступного сообщества. Сугробова в 2017-м приговорили к 22 годам тюрьмы (позднее срок сократили до 12 лет). 

Считается, что дело Сугробова стало вехой в борьбе нескольких групп силовиков за контроль над банковской сферой, которую традиционно курировало банковское подразделение (управление «К») Службы экономической безопасности ФСБ.

Денис Сугробов знал о готовящемся уходе Артема Екимова из его ведомства в ГБУ «Ритуал», рассказал «Медузе» источник из окружения Сугробова. Еще в 2013 году Сугробов предполагал, отмечает собеседник издания, что Екимов возглавит московскую похоронную службу, поскольку является другом Марата Медоева, помощника главы управления ФСБ по Москве и Московской области. Более того, Сугробову сообщали его знакомые из администрации президента, что назначение Екимова якобы лоббировал сам глава УФСБ Алексей Дорофеев.

Генерал-полковник ФСБ Алексей Дорофеев (сейчас ему 58 лет) окончил Ленинградский механический институт, потом ушел на службу в КГБ и работал в городских структурах управления госбезопасности Ленинграда и Петербурга. В 2005 году возглавил управление ФСБ по Карелии. По сообщениям СМИ, он был снят с этой должности после массовых беспорядков в Кондопоге в 2006-м, но вскоре перебрался в Москву. В 2010–2012 годах Дорофеев возглавлял управление «М» ФСБ, которое впоследствии занималось операцией по разгону ГУЭБиПК. Затем, в 2012-м, он возглавил главк ФСБ по столичному региону.

Сведения о том, что именно генерал Дорофеев стоял за назначением Артема Екимова главой московского ГБУ «Ритуал», подтвердил источник «Медузы» в правоохранительных органах. Офицер одной из спецслужб, лично знакомый с Маратом Медоевым, рассказал «Медузе», что Екимов считался «человеком Дорофеева». 

Тот же собеседник «Медузы» характеризует Дорофеева как «небожителя»: «Генерал-полковник, кабинет, зимний сад. Не каждый начальник из „Детского мира“ (так называют штаб-квартиру ФСБ на Лубянке напротив магазина „Детский мир“ может к нему попасть». 

37-летний Марат Медоев (которого источник из окружения Сугробова называл другом Артема Екимова) — личный помощник Алексея Дорофеева. Медоев родился в Ленинграде, но как минимум с начала 2000-х годов живет в Москве, до 2012-го работал в следственном управлении ФСБ. Официально он никогда не занимался бизнесом, но привык покупать дорогие автомобили и мотоциклы. Так, в 2012-м он приобрел новый BMW X5 Drive, а двумя годами позже — мотоцикл BMW R1200RT. Автомобиль, как писал основатель Фонда борьбы с коррупцией Алексей Навальный, Медоев затем продал Валерию Большакову; как выяснила «Медуза», Большаков — начальник отделения транспортного обслуживания ГБУ «Ритуал». Валерий Большаков отказался от комментариев и бросил трубку. Сын Большакова Александр заявил, что отец не знает Марата Медоева, а машину купил по объявлению. При этом Александр Большаков — близкий друг семей Медоевых и Мазараки и часто проводит досуг вместе с ними. Так, например, на свадьбе Большакова-младшего в клубе Soho Rooms присутствовал Валериан Мазараки и жена Марата Медоева Наталья.

С Дорофеевым Марат Медоев знаком как минимум с начала 2010-х годов. По словам источника в московском УФСБ, лично знакомого с Медоевым, Дорофеев забрал его под свое начало, возглавив управление в 2012 году. Источник «Медузы» в силовых ведомствах, также знакомый с Медоевым, называет его «правой рукой» Дорофеева и «исполнителем всех его поручений»: «Если поручение исходит от него — значит, оно исходит от шефа и надо выполнять, никто не сомневается». Источник подтверждает, что сотрудники ФСБ связаны напрямую с ГБУ «Ритуал»: тот же Марат Медоев, по словам собеседника «Медузы», иногда «разруливает со стороны „Ритуала“ неприятные ситуации», которые возникают у сотрудников ведомства.

Директор ГБУ «Ритуал» Артем Екимов предложил встретиться одному из авторов расследования, однако в последний момент перенес встречу на неопределенное время «в связи со сложностью темы» и на момент выхода текста предоставить оперативный комментарий не смог.

«Шайка-Лейка»

В феврале 2018 года в московском клубе Soho Rooms отмечали день рождения Анастасии Мазараки — жены Льва Мазараки (она известна как владелица одного из самых дорогих автомобилей в столице — оранжевого спорткара Lamborghini Aventador LP 700-4 стоимостьюот 23,7 миллиона рублей). Вечеринка проводилась в стиле «Великий Гэтсби». Среди гостей был и директор ГБУ «Ритуал» Артем Екимов.

Семья Мазараки часто проводит свободное время и в компании семьи Медоевых. Так, в мае 2019 года в ресторане «Подмосковные вечера» на Рублевке отмечали день рождения Натальи Медоевой — жены Марата Медоева. Среди гостей — Анастасия Мазараки и Майя Овсянникова, в девичестве Медоева, — младшая сестра Марата Медоева. Мероприятие под названием «Вечерняя Наташа» вел Иван Ургант, гостей развлекала «Дискотека „Авария“».

По оценке источников «Медузы», стоимость мероприятия составила 18–20 миллионов рублей. Устраивало праздник ивент-агентство Safit Event — оно же организовывало тематическую вечеринку в стиле Agent Provocateur в честь дня рождения Анастасии Мазараки в феврале 2019 года, на котором среди гостей была сестра Марата Медоева Эльда.

Клуб Soho Rooms принадлежит сыну Анастасии и Льва Мазараки — 19-летнему Егору. В клубно-ресторанный бизнес Егор Мазараки пришел, купив несколько заведений на Трехгорной мануфактуре в Москве, в их числе клуб Hooligan Moscow (ранее принадлежал Денису Симачеву и Андрею Кобзону), ирландский паб Blacksmith и банкетный зал Jagger Hall. Кроме того, Егору Мазараки принадлежат барбершоп «20/15» и банный комплекс «Шайка-Лейка». 

Развлекательным бизнесом семьи Мазараки управляет Игорь Нелюбов — ранее он руководил стриптиз-клубом «Красная Шапочка», а затем был гендиректором Первой ритуальной компании. Нелюбов также возглавляет несколько компаний, которыми владеет знакомый Мазараки — Вячеслав Мартыненко. Перебравшись в столицу вслед за Мазараки, Мартыненко тоже стал совладельцем нескольких популярных столичных заведений: клубов «Конструктор» и «Микс», а также банкетного зала «Мир», который расположен в здании одноименного кинотеатра.

В конце 2018 года у Мартыненко появился новый бизнес — он выиграл тендер на право торговли на станциях метрополитена, расположенных в центре Москвы. Незадолго до этого заместителем главы департамента транспорта Москвы, в ведении которого находится метро, стал бывший замдиректора ГБУ «Ритуал» Александр Гаракоев — полковник ФСБ в запасе и тот самый бывший глава службы безопасности «Ритуала», который отказался поддержать «химкинца» Юрия Чабуева в ходе драки на Хованском кладбище.

В транспортном комплексе столицы также работал родственник Медоевых — Юрий Овсянников, который возглавлял Московскую административную дорожную инспекцию (МАДИ). Под офис МАДИ арендовала помещение на улице Казакова, принадлежащее отцу Марата Медоева Игорю. Ранее в этом помещении располагался центральный офис «Арксбанка». В 2016 году этот банк оказался в центре крупного скандала: после отзыва у «Арксбанка» лицензии выяснилось, что практически 90% вкладов на сумму 35,1 миллиарда рублей были не учтены на балансе и выведены из банка.

Пенсионер Игорь Медоев, отец влиятельного силовика Марата Медоева, — близкий друг фигуранта «списка Магнитского», генерала ФСБ Виктора Воронина, который до 2016 года возглавлял управление «К», отвечающее за контроль в банковской сфере, утверждают два источника «Медузы», знакомых с Игорем Медоевым. Владельцы банков неоднократно обвиняли Воронина в попытках рейдерского захвата их активов. В мае 2011-го банкир Александр Лебедев опубликовалоткрытое письмо, в котором отметил, что некоторые подчиненные Воронина «путают собственную шерсть с государственной». С Ворониным хорошо знаком и Дорофеев: в конце 2000-х они вместе летали из Петербурга в Москву, в период с 2010 по 2012 год одновременно возглавляли управления СЭБ ФСБ. 

До выхода на пенсию Игорь Медоев служил в управлении ФСБ Северной Осетии, а с 2001 года был помощником Анатолия Сердюкова в Федеральной налоговой службе и министерстве обороны РФ (Сердюков последовательно возглавлял оба ведомства). Во время службы в Минобороны Медоеву присвоили звание «Герой России», однако в 2010 году он был уволен указом президента Дмитрия Медведева. Сейчас Игорь Медоев живет в Словакии. Рядом с ним поселились люди, связанные с компанией «Фарадей» — основным поставщиком обуви в ФСБ, МВД, МЧС и Росгвардию.

Еще один помощник Сердюкова — Сергей Королев, назначенный в 2016 году начальником Службы экономической безопасности ФСБ России. «Новая газета» называет его крестным отцом Марата Медоева (это подтверждают источники «Медузы», близкие к МВД). По мнению источника «Медузы» в ФСБ, помощником Алексея Дорофеева Марат Медоев стал по протекции отца.

Игорь Медоев не ответил на звонки и сообщения в вотсапе. В Центре общественных связей ФСБ России и в пресс-службе УФСБ по Москве и Московской области запросы о комментариях на имя Марата Медоева и Алексея Дорофеева оставили без ответа.

Соседи 

В начале 2010-х годов Марат Медоев получил участок в дачном некоммерческом партнерстве «Дачный островок», расположенном в Истринском районе Подмосковья. Помимо главы московского ФСБ Алексея Дорофеева в этом поселке владели землей: глава контрольной службы ФСБ Владимир Крючков, бывший первый замглавы Федеральной таможенной службы Игорь Завражнов и Константин Гавриков — заместитель начальника управления «К» Службы экономической безопасности ФСБ, курирующего банковский рынок. Кроме того, по соседству находится дом генерала ФСБ Олега Феоктистова (он в 2016 году, работая вице-президентом «Роснефти», курировал операцию по задержанию главы Минэкономразвития Алексея Улюкаева).

Медоевы и Дорофеев соседствуют и еще в одном коттеджном поселке — «Лесная бухта», расположенном на берегу Истринского водохранилища (40 минут езды на машине от «Дачного островка»). По данным ЕГРН, для покупки земельного участка в «Лесной бухте» Игорь Медоев в апреле 2012 года получил кредит на сумму 119 миллионов рублей в банке «Стратегия». За месяц до получения кредита правоохранительные органы проводили в банке обыски и выемки документов по делу о выводе за границу 20–25 миллиардов рублей. Руководство банка избежало наказания, хотя впоследствии учреждение неоднократно уличали в неисполнении законов о противодействии отмыванию денег, а позже лишили лицензии. 

В 2015-м землю в «Лесной бухте» по соседству с Медоевым приобрел Алексей Дорофеев (сейчас в выписке указан собственник — «Российская Федерация»). Коттеджи Медоев и Дорофеев оформили на себя в один день в 2017 году. Как свидетельствует аэросъемка, проведенная «Новой газетой» в июне 2019-го, между участками Дорофеева и Медоева нет забора. 

Весной 2018 года рядом с владениями Алексея Дорофеева и Игоря Медоева купила участок Анастасия Мазараки — жена Льва Мазараки.

Семьи Мазараки и Дорофеева тоже могут быть знакомы. Участки Дорофеева, Медоева и Мазараки соседствуют друг с другом и фактически образуют отдельную улицу. На этой же улице располагается участок, до недавнего времени принадлежавший дочери Игоря Медоева (и сестре Марата Медоева) Эльде, но в 2018 году она его продала. Согласно выписке из Росреестра, полученной 12 июня 2019-го, покупателем участка стала «Российская Федерация». Однако в более ранних выписках указано, что покупателем был Борис Сергеевич Королев. Его имя, отчество и фамилия полностью совпадают с данными сына Сергея Королева — начальника СЭБ ФСБ России. Как и Алексей Дорофеев, Сергей Королев начинал карьеру в петербургском управлении госбезопасности; как и Игорь Медоев, он работал помощником министра обороны Сердюкова. Знакомый Медоевых утверждает, что покупателем участка действительно выступал сын высокопоставленного сотрудника ФСБ. Эльда Медоева отказалась ответить на вопросы «Медузы».

История с участками Алексея Дорофеева и Эльды Медоевой — не единственный пример, когда недвижимость, ранее записанная на семью чиновников, оказывается в собственности Российской Федерации. С начала 1990-х годов семья начальника СЭБ ФСБ Сергея Королева была зарегистрирована в государственной квартире в Петербурге. В выписке из Росреестра указано, что в июле 2018-го квартира перешла «в собственность граждан». Однако следующим владельцем указаны не физические лица, а все та же «Российская Федерация», причем в долевой собственности сама с собой.

В июне 2019 года Российская Федерация стала также собственником особняка Алексея Дорофеева в «Лесной бухте».

Эпилог

В конце 2018 года губернатор Московской области Андрей Воробьев сменил ведомство, курирующее похоронный бизнес. Вместо министерства потребительского рынка надзор за ритуальщиками передали главному управлению региональной безопасности (ГУРБ), которое возглавляет Роман Каратаев. До прихода в Московскую область Каратаев работал в управлении «М» ФСБ России. Возглавлял управление «М» в то время Алексей Дорофеев.

Заместителем Каратаева, курирующим в ГУРБ похоронную отрасль, назначили Дмитрия Евтушенко. Он в прошлом работал в правительстве Ставропольского края, на родине братьев Мазараки. Кроме того, Евтушенко руководил компанией «Военторг-Юг», в которой работал Сергей Селюков — директор одного из подразделений ГБУ «Ритуал», замеченный в схемах по выводу денег из нескольких московских банков. Роман Каратаев в телефонном разговоре посоветовал журналистам «посмотреть его жизненный путь, чтобы убедиться, что свою должность он занимает давно». Ответить на вопросы «Медузы» по телефону он отказался, предложив вместо этого записаться к нему на прием.

В декабре 2018 года власти Подмосковья учредили структуру, аналогичную московскому ГБУ «Ритуал» — ГБУ «Центр мемориальных услуг», которое возьмет под контроль похоронный бизнес в регионе (сейчас в каждом муниципалитете — своя ритуальная компания). Возглавил новое предприятие соучредитель Всероссийской федерации чирлидинга Николай Казаков — с 2017 года он руководил похоронной службой Химок. Сейчас, судя по госзакупкам, новое ГБУ покупает мебель, канцелярские принадлежности и арендует помещения под офисы в городах Московской области. 

Источник в похоронной отрасли региона рассказал «Медузе», что новые люди уже взяли под контроль похоронный бизнес в четырех районах Подмосковья, граничащих со столицей, — Красногорском, Ленинском, Домодедово и в Химках. По данным источника, большинство кладбищ в этих районах переводят в статус закрытых, запрещая на них новые захоронения, что «создает дефицит и может увеличить размер взятки за выделение места под могилу».

Над текстом также работали: Андрей Захаров, Светлана Рейтер («Русская служба Би-би-си»), Максим Солопов (РБК), Анастасия Якорева («Ведомости»), Юлия Никитина («Фонтанка.ру»), Ирина Панкратова, Александра Прокопенко, Анастасия Стогней, Ирина Малкова (The Bell), Мария Абакумова (Forbes), Роман Шлейнов, Ирина Долинина, Алеся Мароховская («Новая газета»), Олеся Шмагун (OCCRP),Александр Горбачев (Lorem Ipsum)

Редакторы: Константин Бенюмов, Алексей Ковалев («Медуза»)

Аэросъемка: «Новая газета»

Инфографика: Настя Яровая, Настя Григорьева («Медуза»)

Сообщение Кто владеет московскими кладбищами появились сначала на Кода.

Станица Казанская стоит на красивом берегу Дона. Главная достопримечательность — разводной автомобильный мост через реку, но как только съезжаешь с федеральной трассы, дороги кончаются. Это райцентр, здесь живут около пяти тысяч человек, из развлечений — два продуктовых магазина самых дешевых сетей и благоустроенный кусочек набережной с фальшивыми деревянными колодцами.

Татьяна Коломейцева встречает нас во дворе, утопающем в кустах цветов и ягод, повсюду носятся куры и утки, на завалинке спит кошка. Дом одноэтажный, как и большинство в станице. За домом — огород, сад, хлев с поросенком, загон с кроликами. Всё как у всех. «Хочешь, я тебе кролика подарю? В Ростов увезешь», — со смехом предлагает она оператору, показывая свои владения. Потом, вздыхая, присаживается на скамейку под яблоней: «Ох, тяжело, но ворочаться надо. Иначе не потопаешь — не полопаешь».

Татьяна Александровна живет здесь с мужем. Сейчас он, как и почти каждый день, на рыбалке: «Я уже видеть эту его рыбу не могу! — в шутку ругается она. — А он все равно каждое утро на Дон уходит. Зато хоть вы сегодня настоящую донскую уху попробуете. Небось не ели никогда такую». 

Раньше с ними жила мать Татьяны — Надежда Венедиктовна Севастьянова, бывшая заключенная Норильлага. После войны 17-летняя Надя работала прицепщицей в колхозе, и в 1946 году получила десять лет лагерей за то, что насыпала в карман горсть проса. Там, в Норильлаге, и родилась в 1952 году Татьяна. «Волей судьбы моя мамка была сослана в Сибирь, на рудники, — начинает рассказ Татьяна Александровна, и на ее глаза, еще секунду назад озорные и шутливые, наворачиваются слезы. — Ой, не могу».

— Татьяна Александровна, как жила семья вашей мамы до ее ареста? 

— Они жили на хуторе Мрыховский. Хутор большой был. Наш дедушка погиб в 36 лет, когда ходил на войну. Катя (младшая сестра матери Татьяны — прим. Coda), которая меня растила, рассказывала: «Я помню, как мама папу провожала. Утром рано-рано печку затопила и хлеб ему завернула. Я лежала на печке и этого никогда не забуду. Сели они за стол, и он говорил ей: “Таиса, приду с войны живым, дорожаем сыновей, — а нас было пятеро девок. — Только держись, расти детей”». Ну не сложилось. Бабушка одна осталась с пятью детьми в войну, двоих она похоронила, бабуля. Три девочки и бабушка остались. Мама была самая старшая, на нее была надежда у бабушки, что она поможет. Мама после школы поступила в институт, но бабушка ей сказала: «Я тебя не потяну». Чтобы учить, нужны были деньги. Она из плащ-палатки пошила им юбки, в этом и ходили.

Бабуля сказала: «Я тебя не подыму, как хочешь».

И она пошла работать в колхоз. Тогда было тяжелое послевоенное время. И она, семнадцатилетняя девочка, работала прицепщиком. Пахали поле, сеяли просо. Есть было нечего, голод был темный. И она умудрилась карман проса насыпать. И за это просо ей дали десять лет лагерей.

Эта тема была настолько больная, настолько закрытая, я больше от чужих людей, от хуторян, об этом слышала. Как ее судили, как в школе был суд, весь хутор сбежался, какая она была красавица, какая она была веселая, и никто не думал, что так ее жизнь сломит.

— Что еще вы слышали от хуторян о суде над вашей матерью?

— За колоски в то время сажали. Скосят поле — побежит детвора и колосков насобирает. Боже упаси — выброси, иначе тюрьма! Так боялись. Ну говорят, был мужчина, который выследил маму и двух ребят-трактористов, что они насыпали по карману проса. Потом, когда я уже работала дояркой, он появился у нас в хуторе и его приняли скотником на ферму — я его помню, высокий худощавый мужчина. Он был одиноким и умер на ферме, когда сторожевал там. И моя мама мне говорила: «Вот эта гадина не поленился сходить за двадцать с лишним километров в Мешковскую и рассказать участковому, что мы якобы взяли это зерно. И участковый на лошадях приехал рано утром. Она даже не успела высыпать это зерно. Ну сколько они его взяли? Ну по горсти взяли, даже на кашу не хватит. И мама говорила:

«Ну, гадина, бог наказал. Без кола, без двора, без детей. Я хоть детей нарожала, все равно как-то царапались за жизнь. А этот всю жизнь так прожил, что следил за всем, что и о ком кто плохо сказал». 

Когда ее осудили, приговор вынесли, повезли их в станицу Мигулинскую, в областной центр, то говорят, моя бабушка Таиса Яковлевна сколько уместилось в руки, столько вырвала волос из головы и месяц никого не хотела видеть. Сейчас у меня внучке 18 лет, я гляну на нее — красавица! И думаю: «Господи, мою маму осудили на десять лет, а что она видела в эти годы?»

— Вам мама что-то рассказывала про лагерь?

— Что холодно было, вот этот никель, руду там добывали. Вечная мерзлота. Это же Норильск, заполярный круг. Было тяжело, это не описать, не рассказать. Вот там я и родилась. Она в женском лагере была. И было такое постановление, что женщины, родившие в лагерях, попадали под амнистию. И женщины стали бегать в мужские лагеря и рожать детей. Мне кажется, я таким образом и родилась, потому что она отсидела шесть лет вместо десяти. А я даже не знаю, кто мой отец. 

И вот она привезла меня с Сибири сюда, на Дон, в 1953 году, в конце марта, мне было год и месяц. Голову не держала, живот был — рахит натуральный. Мама рассказывала: «Я вышла из машины — молчишь. Ну, думаю, все, не довезла. И положила на проталинку. Снег был еще, а вот так бугорочек — и проталинка. Положила на эту проталинку, развернула одеяло, а ты глаза открыла — глазищи. Думаю: слава богу, живая. А потом подбежали тетя Катя, тетя Вера — похватали эти сумки. Я пока дошла до хаты, и тут уж все сбежались соседи. И кто что мог: кто сухарик, кто краюшку хлеба, кто муки, кто молока бутылочку. Бабушка плакала: “Ты кого привезла, это что ж такое!” И все говорили: “Яковлевна, не плачь, выкормим, откормим”». Ну вот, откормили — 130 килограмм под старость лет. Ну не всегда ж такая была. Была худенькая. Коля, бывает, доносил, куда надо. А сейчас не обойдешь в кухне. 

А так — никогда мама больше ничего не рассказывала. Наверное, все-таки боялась этих подробностей, у нас эта тема была закрыта. Как сейчас молодежь и родители могут разговаривать, как я со своими детьми, особенно с дочкой, какими-то сокровенностями делишься, какой-то совет даешь. А она комплексовала тем, что она меня не растила и не имела на меня права никакого, мне так кажется. Комплекс у ней был, видно.

Она сама себя винила, что она бросила меня. Хотя что она меня бросила? Если бы она меня на вокзале бросила или куда-то в детдом отдала — вот это бросила. А она привезла меня к своей матери. Она знала прекрасно, что меня никто не обидит, что меня вырастят. Но все равно. Обделенный был человек — ни любви, ни ласки она не видала. Была великая боль сердечная для моей бабулечки.

— То есть мама вас привезла сюда, а потом уехала? Почему, куда?

— Мама не могла жить на хуторе. Может, по той причине, что она комлексовала. Может, потому что работы не было. Потому что все смотрели и думали: «Она срок сидела». И она вернулась назад, но не в Норильск, а в Красноярск. Ей почему-то там, с чужими людьми, было проще. Или не могла она простить, я даже объяснить не могу. Там она вроде самостоятельная, никто ее не знал, ее прошлого, в душу ей никто не лез. Больное это было. Я помню, как она туда поехала. Мне было уже шесть лет. Она меня спрашивала: «Поедем со мной, Таня?» А у нее еще на руках брат мой, года два-три ему тогда было. А я ж привыкла тут, я тут выросла. Бабуля плакала и говорила: «Надя, не забирай ее пожалуйста, не забирай, ты вообще не сможешь с ними жить. Ну одна ты куда с двумя? — «Я в ясельки сдам». — «Она такая болезненная». Конечно, ей было очень тяжело и трудно меня оставлять. Но постепенно отвыкаешь, наверное, таким манером как-то. 

— А брата вашего она, получается, с собой забрала? 

— Да, брат с ней рос до шести лет. А потом она и его привезла сюда. Трудно ей было, видимо, одной там с ними, надо работать. Брата привезла, и слышим — она родила девочку Варвару. И опять приехала сюда. Варвара была маленькая, и тут у мамы серьезнейший инсульт. Пасла коров и пригнала в обед их — мы летом распускали по дворам скотину. И ушла в сад под яблоньку. И не пришла обедать. И бабушка мне говорит: «Таня, пойди мать позови». А я подошла и в ужасе: она лежала полумертвая. Я закричала, тут бабушки-соседки сбежались, затащили ее в хату, а она все просилась на пол, не трогать ее. Варварушке, моей сестричке, месяцев восемь было, она еще грудь сосала. И после этого инсульта она так головой тронулась. Не было же врачей. Вот если сейчас, то вызвали бы врачей, в больнице покололи бы пирацетам, магнезию, как мы уже знаем. А она сама выкарабкалась, как могла.

Но вот это вот с головой у нее случилось. И все равно почему-то она в Сибирь тянулась. Она опять туда уехала, взяла и Лешу, и Варвару, а я сама с ней не поехала. Я уже большенькая была, 13 лет, и я сказала: «Нет-нет-нет, никуда не поеду». Помотала ее судьба. И сюда ей хотелось, и туда ей хотелось. У нее же тоже душа болела по мне. Она то приедет, то уедет, а бабушка меня не отдавала. «Нет, загубишь дитя, загубишь. Ты какую ее привезла? Нет, пусть она тут будет».

— Когда она насовсем сюда вернулась?

— Когда я замуж выходила, она и приехала. Я помню, она мне в приданое дала 50 рублей, за что ей большое спасибо. А вообще мы с ней, конечно, были чужие люди. Я жила с бабулей и тетей Катей, а она там жила. Сначала она поселилась в старой-старой хатке, потом эта хата стала валиться, а мама старалась не грузить нас своим присутствием, своим недостатком. И вот однажды ее подруга Прасковья Федоровна мне говорит: «Таня, ты такая самостоятельная, стоишь на ногах, а мамка в таких условиях живет». Я ей говорю: «Прасковья Федоровна, я ее никак не смогу, она от нас отгородилась, она чувствует вину за то, что меня не растила». — «Нет, так нельзя». Потом мы с мужем посоветовались. Я говорю: «Коля, вот так и так, говорят, там и крыша прохудилась, и топится она». И мы поехали и забрали ее, привезли сюда. Было, конечно, очень тяжело. Как могли, так и жили. Как могли, так и мирились. Было очень тяжело, потому что у нее после инсульта было с головой не все в порядке.

Но у меня никогда и в мыслях не было сдать ее куда-то, нет. Жили тут. Ну потом привыкли. Я за ней следила, но никогда ее не закрывала — давала ей свободу. Она, когда адаптировалась, нашла дорогу на рынок, ходила на рынок сама за продуктами. Как могла, так и помогала мне по хозяйству. Каждое утро она выходила: у курочек подметет, мусор соберет, забирала гусей и шла на поле. И целый день была там, на поле с гусями. И вот выйдет к Дону, постоит-постоит, а я стою у аптеки за углом и думаю: «Наверное, выслеживает своих каких-нибудь односельчан, чтобы уехать в хутор». Но потом она поворачивалась и Доном шла домой. Находило на нее временами. Бывало, что заговорилась, заговорилась, а потом отойдет, все нормально. Вот так сломана судьба, сломала жизнь. Доживала она у меня, 27 лет со мной. Я ее тут и похоронила, ей было 80 лет. 

С Дона возвращается муж Татьяны Николай с уловом. Она беззлобно ворчит, он молча улыбается — видно, что это у них такая традиция. Оба приступают к приготовлению ухи: он ловко чистит рыбу в тазу во дворе, разделывает на порционные куски, она несет с огорода лук, морковь и зелень, мигом режет, ставит вариться бульон в большой кастрюле. 

В гости на уху заходит давняя знакомая. Спрашивает: «А про Марфу Александровну вы рассказали? Расскажите!»

— Ох, мне было так тяжело это слушать, когда бабушка про нее рассказывала, — вздыхает Татьяна. — Да, была такая Марфа Александровна, учительница моей матери. Она была обвинителем на суде, когда ей читали приговор. Ну она была такая «правильная коммунистка». Считала, что нельзя — и все.

Всем плохо, все голодают, и ты голодай.

И вот эта Марфа Александровна их обвинила. Потом уже многие говорили, что это было слишком жестоко. От ее обвинения многое зависело. Они учились хорошо, ребята эти, которые вместе с мамой попали, мама вообще была отличницей. Люди говорили, жестокая была женщина. Как-то я не слышала теплых слов вообще не от кого в хуторе за эту женщину. Мне было лет пять, когда она умерла. Наша хуторская знакомая баба Дуся вообще говорит: «Танюшка, я ее прокляла!» — «Ну не надо, баб Дусь. Царствие небесное, пусть лежит спокойно». — «Нехай она переворачивается каждый день в гробу, таких детей посдавала!»

Заброшенная могила Марфы Александровны находится далеко за станицей. Там кончаются даже дороги, покрытые щебнем, только грунтовые колеи петляют в высоченной траве по холмам. 

Вот, словно скелет динозавра, высится почерневший остов элеватора, где работала 17-летняя Надя Севастьянова. 

Еще дальше — через овраг — совсем разрушенное здание старой школы, в которой она училась и в которой ее судили.

А вот — едва видна за бурьяном — когда-то красная металлическая звезда поверх небольшой железной стелы с остатками голубой краски, вокруг ржавая ограда. Заброшенная могила.

Приближается сильная южная гроза. Небо пронзают молнии. Пора выбираться на дорогу.

Сообщение Все голодают — и ты голодай появились сначала на Кода.

— Я был политизированный слишком. Самоуверенный комсомолец, — рассказал Александр Карпенко. — Пламенный, как бы тогда сказали. Пропаганда нас такими сделала. Непробиваемыми. Верными Сталину и партии. Мы бесконечно верили в свои силы. В 1941 году я окончил Ростовское артиллерийское училище. Привинтил два кубика к воротнику — погон тогда еще не было — и в начале мае отбыл на свое первое место службы. Мне повезло — я единственный из всех выпускников попал в Бессарабию в 25-ую чапаевскую дивизию. Весь мой курс был направлен в Киевский, Белорусский, Одесский военные округа. Все они погибли. Я единственный, кто остался живой.

До места своей первой службы Александр Карпенко добирался несколько дней. Поезда шли на запад нескончаемым потоком. На пересадках приходилось долго ждать, когда можно будет погрузиться в свой эшелон. Наконец, Карпенко приехал в город Болград (сейчас — Одесская область, Украина). Он в 1940 году был захвачен советскими войсками в ходе операции по присоединении Бессарабии и Северной Буковины. Обстановка была сложной.

— Наш полк в 1939 году, с самого начала участвовал в операции по присоединению этих территорий к СССР, — говорит Карпенко.

В Болграде и окрестностях шел процесс формирования новых органов советской власти. Недовольных и сочувствующих бывшей румынской власти подвергали репрессиям. По данным «Мемориала», было репрессировано около 30 000 человек, которых вместе с семьями осуждали и вывозили в сибирские лагеря.

Артиллерийский полк, куда прибыл Александр Карпенко, располагался на окраине города Болграда. Рядовой состав жил в казармах и палатках.

Офицеры жили отдельно. Александра поселили в большом доме, когда-то принадлежащем богатой семье. Большая, просторная прихожая, благоустроенная кухня. Каждая из пяти комнат, где жили командиры Красной армии была обставлена одинаковым набором: табуретки, кровать, матрац, одеяло, простыни, полотенца, стол и вешалка. Каждая вещь пронумерована и опломбирована.

Город Болград был прекрасен: повсюду рос виноград, фруктовые деревья, грецкие орехи. Их можно было собирать в поле просто так, не опасаясь, что тебя могут привлечь за это к ответственности

В город стекались войска. Прибывали новые командиры, которые должны были с ходу включиться в боевую работу, познакомиться с личным составом, научиться управлять ими.

До войны оставался всего месяц, и за это время надо было всему научиться, прежде всего — командовать. Но младшие офицеры этого не знали. Старшие, впрочем, к чему-то готовились.

В частях была отменена демобилизация. По плану она должна была пройти в течение апреля-мая. Солдатам уже отслужившим свой срок, было приказано остаться в частях с формулировкой в приказе: «на неограниченное время». Многие были в растерянности и недовольны таким поворотом событий. А тут еще прибыли молодые командиры, которые по возрасту были младше и им нужно было подчиняться беспрекословно.

— Хозяйство у меня было большое, хлопотное, — вспомнил Александр Карпенко. – Солдат человек 30, каждый со своим характером. Некоторые постарше меня были и к каждому нужно найти подход, заставить четко выполнять команды. У нас была «притирка» друг к другу и многие вопросы были не решенными. Это вызывало у меня беспокойство. Орудия у нас были на конной тяге. Если лошадь натерла спину – все, она выбывает из строя. А чем заменить? Нас в училище этому не научили. Приходилось выворачиваться – бегать в местные колхозы, просить лошадей на замену.

По другую сторону реки

Река Прут разделила советскую и румынскую территорию.

На противоположной стороне реки накапливались немецкие части и части румынской армии под командованием Иона Антонеску. Все они входили в немецкую группу армий «Юг» под командованием фельдмаршала Герда фон Рунштедта.

22 июня румыны и немцы должны были начать совместную операцию «Мюнхен». Ее главная цель —  в ходе главной операции «Барбаросса» «обеспечить успех наступления группы армий “Юг”, армия должна, демонстрируя развертывание крупных сил, сковать противостоящего противника, а в дальнейшем, по мере развития наступления на других направлениях, во взаимодействии с авиацией, воспрепятствовать организованному отходу русских за реку Днепр, преследуя их отступающие войска по пятам».

Такое скопление войск на пограничной территории не могло не вызывать беспокойства. Однако, политические работники объясняли советским командирам это тем, что немецкие войска предпринимают маневры, чтобы укрыть свои подразделения в глубине территорий союзников и отвести их таким образом из-под удара со стороны Англии.

За неделю до войны

— 20 июня у меня был день рождения, — рассказал Карпенко. — Мне исполнялось 20 лет. Мои знакомые офицеры уговорили отпраздновать в воскресенье 22 июня. Они пообещали, что отвезут меня на красивейшее озеро, где будут лодочки. «С девочками тебя познакомим», — говорили мои друзья. Я уже представлял себе эти лодочки, девушек. Это было такое счастье! Посидеть с приятелями без папы, без мамы.

Но 15 июня полк Карпенко вместе с другими подразделениями неожиданно подняли по тревоге. Из казарм был выведен весь личный состав — войска получили секретное распоряжение о незамедлительной подготовке к войне с Германией.

Чтобы не поднималась паника среди мирного населения и среди военнослужащих войска по легенде отправлялись на учения.

— Вы представляете себе, какая бы началась паника, если бы сказали, что начинается война, — сказал Карпенко. — Сразу бы люди стали думать, как уехать, что взять с собой. Дороги и эшелоны сразу бы наполнились беженцами, которые затрудняли перемещение военных частей.

Орудия дивизии были установлены в пяти километрах от реки Прут.

Сколько продлятся эти учения никто не знал. Отрабатывали совместные действия артиллерии и пограничников в случае наступления противника в районе села Цыганка (Кантемировский район Молдавии).

Под командованием Карпенко было шесть орудий.

— Мы отрабатывали поддержку стрелковым дивизиям и пограничным заставам, — говорит Александр. Стреляли холостыми, а рядом наизготовку лежали боевые снаряды  – Жара стояла сильная. Офицеры были одеты в гимнастерки, галифе цвета морской волны и хромовые сапоги, рядовые были обуты в кирзовые сапоги. На голове – фуражка.

Каждый день мы и окапывались. Маскировали орудия. Запрягали-распрягали лошадей. Учились прикрывать огнем пехоту и пограничные заставы. Делали пристрелку на местности. А вечером проходил разбор наших учений и подведение итогов, говорили о недостатках. Кого-то хвалили. А потом— отбой. И вся надежда была на субботу потому, что обычно к субботе учения сворачивались. Но в этот раз не получилось. Дали команду оставаться на тех местах, где проходили учения. И это было необычно.

В последнюю мирную для нас ночь перед войной все очень сильно устали. Уснули мгновенно.  Предварительно я расставил охрану, лошади паслись примерно в 200-ах метрах от нас.

Война началась в три часа утра 22 июня

Немецкая наступательная операция под кодовым названием «Мюнхен» в районе Бессарабии и Северной Буковины началась в три часа утра.

— Вдруг загудело сильно. Сильно, — вспомнил Александр Карпенко. —  Я мгновенно проснулся. Будто и не спали. Стрельба. Низко, низко над советскими боевыми порядками пролетели черные самолеты без огней и опознавательных знаков.

Согласно архивным документам, свой первый боевой вылет совершили бомбардировщики и разведывательные самолеты немецко-румынской группировки Aeronautika Regala Romana (АRR). Они поднялись в воздух в 3.00 – 3.15 утра по приказу генерал-полковника Александера  Лёра, командующего четвертым  немецким  воздушным  флотом. Лёр – кадровый военный, награжденный рыцарским железным крестом за взятие Польши. За месяц до войны с СССР, в мае он получил повышение — звание генерал-полковника. Лёр пережил вторую мировую войну и был казнен в Белграде в 1947 году.

С каждой минутой самолетов становилось было все больше и больше. Они направлялись вглубь советской территории.

— Ничего себе – учения продолжаются, а я не знаю, — вспомнил Александр Карпенко. — Я посмотрел на часы. Время было примерно половина четвертого утра. Хотя наша пропаганда объявила, что война началась не четыре часа утра. Помните, известную песню: «Ровно в четыре часа Киев бомбили и нам объявили, что началася война». Нет, война началась на полчаса раньше. Но наши верховные командующие сделали время «круглым» — четыре часа. А я считаю, все должно быть правдой.

Слово «война» услышали только вечером

— Зазвонил телефон с наблюдательного поста, — рассказывает дальше Александр Карпенко о события той ночи. — Я услышал приказ своего командира: «Батарея, к бою!» . И одновременно с этим первым приказом последовал второй приказ: « По пехоте, осколочными, пли!» Я побежал к своим боевым расчетам и крикнул: « Первому! Один снаряд на огонь! Второму! Один снаряд на огонь!» Мы палили из снарядов, не жалея их количества потому, что считали, что это приближает победу Советского Союза. Была злость, что посмели напасть на нашу страну. Неожиданно проводная связь между главным командным пунктом и нашей батареей оборвалась. Провода связисты тянули по земле и их кромсало под колесами танков мгновенно. Вестовой принес еще один приказ, по которому мы должны были выехать на открытые позиции и открыть огонь по противнику, который переправлялся через реку Прут. Были видны резиновые лодки, которые переправлялись частями, не скапливаясь сильно, чтобы не быть пораженными огнем советской артиллерии.

Когда огонь днем стих прямо на боевые позиции пришли политические работники и стали говорить свои речи.

— Одну фразу я запомнил на всю жизнь: «Завтра будем в Будапеште» (возможно, политрук имел в виду Бухарест? — Coda), горько усмехнулся Александр. – А оказалось все по-другому. В этот день 22 июня мы верили нашим политическим командирам. Верили, что мы будем наступать. Нас всегда учили наступать. Мои шесть орудийных расчетов тоже так думали. Мы верили свято и без колебаний. Хотя орудия наши были еще на лошадиной тяге, а немецкие уже тогда прицеплялись к машинам.

Весь день 22 июня шли бои.

— Первый раз слово «война» я услышал только вечером 22 июня от своего командира, который простым языком, без всяких там политических, ярких речей сказал: «Ребята, будьте готовы. Это большая и длинная война». Тут же появилась полевая почта и нам снова стали говорить, чтобы мы писали письма родным и обязательно нам рассказывали, как активно и самоотверженно сражаемся с врагом, спасая нашу страну.

Александр Карпенко замолчал. Он устал.

Он был несколько раз был ранен. Он отступал и наступал. А сегодня старый солдат по-прежнему ждет рассвет 22 июня.

— Накануне 22 июня и в этот день я мало очень сплю, — говорит он. — Я дал себе зарок, что всегда буду встречать эти июньские рассветы, как память. И я чувствую приближение войны по многим признакам. Войска готовят заранее и систематически. Гитлер свои войска заставлял практиковаться на мелких странах. А наши самолеты сегодня недаром командующий направил в Сирию, чтобы военные летчики и другие смогли наработать опыт в бою.

Сообщение Выживший появились сначала на Кода.