Но почти сразу главным главным лозунгом протеста, повторяемый и на площадях, и в газетах, и на театральных сценах, стала фраза «20% моей страны оккупировано Россией».

В пятидневной войне, которая началась в начале августа 2008 года российские войска взяли под контроль Южную Осетию, регион на севере Грузии. Российские СМИ, особенно те, что под государственным контролем, описывали проесты как русофобские. Но оккупация действительно часть грузинской повседневности. Экономическое и политическое влияние России грузины рассматривают как современный колониализм и империализм, начало которому было положено по крайней мере к 1921 году, когда Красная армия заняла независимую Грузию.

Фотограф Тако Робакидзе провела больше года с семьями, которые живут у границы с Южной Осетией, движущейся линией, которую грузины называют «ползучей оккупацией», потому что российские войска постоянно сдвигают ее вглубь грузинской территории. Каково это, жить под ползучей оккупацией? Этот вопрос Робакидзе исследует в короткометражке «Ползучие границы».

Сообщение Ползучие границы появились сначала на Кода.

Шема Темагова несколько часов пролежала на земле, истекая кровью — мужчина не позволил другим членам семьи подходить к ней. Только после того, как он уехал, родные Шемы вызвали врачей. Женщина выжила после нападения, но получила многочисленные повреждения мозга и черепа. 

Судья Ачхой-Мартановского районного суда признал бывшего мужа Темаговой виновным в нападении, однако пришел к выводу, что 

женщина «посредством судебных разбирательств» продолжала унижать и оскорблять бывшего мужа и что «такое систематическое аморальное поведение жертвы» спровоцировало нападавшего. 

Бывший супруг Шемы был приговорен к девяти месяцам заключения, но вышел на свободу в день вынесения приговора — суд засчитал время проведенное под стражей.

По словам Темаговой, ей пришлось переехать из-за травли односельчан, «потому что женщина на Кавказе [за человека] не считается». 

Польза женщин

Хранительницы семейного очага, большие труженицы, прекрасные матери — такие определения дают жительницам Ингушетии, Дагестана и Чечни главы регионов Северного Кавказа. Каждый год накануне Международного женского дня чиновники расточают похвалу в адрес местных женщин. «В дагестанской культуре женщина всегда остается женщиной, мама — мамой, отец — отцом. У нас в этом плане равновесие, упорядоченная структура, в которой нет смещения, как в европейской и восточной культурах», — говорил бывший глава Дагестана Рамазан Абдулатипов в ходе церемонии вручения государственных наград. По его словам, горские женщины «соблюдали обычаи и традиции, передавая их из поколения в поколение», а также сохраняли «свою чистоту и недосягаемость». Ни один из глав северокавказских регионов, в том числе Юнус-Бек Евкуров, недавно покинувший пост главы Ингушетии, никогда подробно не говорили ни о домашнем насилии, ни об «убийствах чести», ограничиваясь лишь общими словами о важной роли, которую играют женщины на Северном Кавказе.

Чаще других глав северокавказских регионов о положении женщин и их социальном статусе высказывался глава Чечни Рамзан Кадыров. В 2008 году в интервью «Комсомольской правде» он, обсуждая допустимую форму одежды для женщин в республике, говорил, что «если женщина ходит голой, если она ведет себя неправильно, отвечают муж, отец и брат». «По нашему обычаю, если гуляет, родные ее убивают. Бывает такое: брат сестру убил, муж — жену. Из-за этого у нас ребята сидят в тюрьме, — говорил Кадыров. — Если не бороться с этим… Мало ли что мне нравится как мужчине. Но как президент я не могу допустить, чтобы убивали. Вот пусть [женщины] и не носят шорты». Кадыров, на тот момент занимавший пост главы республики чуть больше года, объяснял, что в Чечне женщина является собственностью мужчины, и это — норма: «Я имею право жену критиковать. Жена не имеет. У нас жена — домохозяйка. Женщина должна знать свое место». 

Спустя четыре года, уже в разговоре с «Би-би-си», Кадыров отзывался о женщинах немного иначе: «Это хранительница очага семейного… Это все [то, что говорят правозащитники о насилии над женщинами] придуманное, надуманное, мы не имеем права указывать и приказывать [женщине]», — утверждал глава Чеченской республики. Он отметил, что к женщинам нужно относится с уважением, а значит настоящий чеченец не станет ущемлять их права.

Лидерство Чечни в демографическом рейтинге (в прошлом году там родились более 20 детей на 1000 человек; в Москве коэффициент составил всего 10,6) Кадыров объяснял традициями в обществе и социальной политикой, проводимой местными властями — по его словам, в республике «проявляется постоянная забота о многодетных семьях, строятся детские дошкольные учреждения, детские больницы». Кроме того, чеченские власти взяли под свой контроль и другие сферы общественной жизни. Несколько лет назад за соблюдением традиций на свадьбах начали следить специальные рабочие группы министерства культуры республики. Их цель – пресекать «неподобающие движения в танце» или, например, следить за дресс-кодом жениха, невесты и гостей. 

«Мы можем говорить о том, что раньше здесь была крепкая семья: по своей воле, не по своей воле, но люди вынуждены были поддерживать крепкую семью любым способом, — говорит исследовательница, президент Центра исследований глобальных вопросов современности и региональных проблем «Кавказ. Мир. Развитие» Саида Сиражудинова. — Это была традиционная [семья], когда семейная жизнь была внутритухумной (в Дагестане и других республиках браки иногда заключаются внутри одного рода – прим. Coda), [были] договорные браки, когда развод был невозможен, и люди вынуждены были жить с тем, что они имеют. Сейчас происходит трансформация семейных ценностей», — говорит эксперт.

В 2018 году Северный Кавказ стал регионом с наименьшим количеством разводов. По данным Росстата, в Чечне всего 0,6 разводов на 1000 человек, в Ингушетии и Дагестане — 0,8 разводов и 1,5 разводов соответственно. В округе было зарегистрировано почти 44,5 тысяч браков. За это время развелись 18,5 тысяч пар. Общий коэффициент разводов по Северному Кавказу в прошлом году составил 2,1 на 1000 жителей. В Москве этот показатель составляет 3,5, а во всем Центральном федеральном округе 3,9.

Но по словам Евгении Величкиной, возглавляющей махачкалинский центр защиты материнства и детства «Теплый дом на горе», статистика учитывает далеко не все разводы в федеральном округе: «Просто здесь стараются скрывать некрасивые факты. На Северном Кавказе тоже довольно часто распадаются семьи. Просто иногда люди молча разъезжаются и живут своей жизнью по-тихому. Именно так чаще всего поступают люди старшего поколения».

По словам Величкиной, немаловажный фактор, который не учитывается при статистических подсчетах, — исламские браки, которые нигде не регистрируются, а значит и разводы таких семей не фиксируются. 

«У нас [в приюте для женщин] очень много подопечных, которые приходят и говорят: «Мы с мужем не регистрировали брак в загсе». Такая женщина не имеет никаких прав на имущество и юридически она никак не защищена. Он уехал, например, на заработки, и завел там другую семью. Он не обеспечивает даже своих детей. Это типичная ситуация, здесь таких много. Эти женщины приходят к нам с детьми», — говорит Величкина. 

«В нашей республике нет ничего подобного»

В декабре 2018 года проект «Правовая инициатива» выпустил доклад об убийствах «чести» на Северном Кавказе. Речь идет о расправах над женщинами, которых близкие родственники заподозрили в «неподобающем» поведении. Жертвами становились как разведенные, так и молодые девушки, чья репутация, по мнению их родных, оказывалась испорчена. Авторы выявили 33 таких случая с 2008 по 2017 год, жертвами стали 36 женщин и трое мужчин, но реальное число таких убийств гораздо больше — подавляющее их число остались скрытыми. Из установленных авторами убийств до суда дошло только 14 дел. 

Доклад правозащитников вызвал недоумение у чиновников на Северном Кавказе. Комментируя исследование, пресс-секретарь главы Чечни Альви Каримов заявил, что в республике не было случаев убийств «чести», поскольку нет «безнравственных женщин». «В нашей республике нет ничего подобного. Вы просто не найдете у нас безнравственных женщин, женщин, употребляющих алкоголь», — подчеркнул он.

Власти Ингушетии тоже заявили, что доклад «не соответствуют действительности», а в Дагестане информацию об убийствах «чести» в регионе пообещали проверить. «Не скажу, что это знакомое для нас явление и все знают об этом. Но “убийства чести” — слышал, что такое бывает. Мы будем проверять у себя», — говорил начальник управления по инфополитике администрации главы республики Зубайру Зубайруев.

Не верят чиновники и в женское обрезание. Ранее исследовательницы «Правовой инициативы» изучили практику калечащих операций на половых органах девочек. Процедурам преимущественно подвергаются девочки до трех лет, а выполняют их в кустарных условиях. Респондентки, поддерживающие эту практику, объясняли необходимость женского обрезания предписаниями религии. Доклад вызвал широкое обсуждение. Среди исламского духовенства мнения разделались: некоторые заявили о вреде этой практики, другие высказались в поддержку. Так муфтий Карачаево-Черкессии Исмаил Бердиев заявил, что хотя ислам не предписывает таких операций, 

«надо всех женщин обрезать, чтобы разврата не было на Земле».

Во втором исследовании авторы сообщили, что жертвами калечащих операций в России становятся минимум 1240 девочек в год. Они отметили, что в Чечню и Ингушетию практика могла проникнуть как влияние дагестанских народов в пограничных районах, но сейчас в этих республиках практически ушли от этого обычая, он может сохранятся только в небольшой закрытой общине в Ингушетии. Авторы также изучили отношение мужчин к практике «женского обрезания»: большинство рассматривают ее как данность, считая «сферой внимания и заботы женщин».

Активнее всего власти выступают против обычая похищения невест, который до сих пор распространен на Северном Кавказе, причем, в отличие от убийств «чести» или женского обрезания, эта традиция встречается во всех республиках региона. Причиной обычно называют несогласие родителей на брак или нехватку денег на свадебные траты. Иногда похищения происходят с согласия невесты, но во многих случаях девушек крадут против их воли. Впоследствии они вынуждены давать согласие на брак, чтобы не пострадала репутация их семей.

Главы Чечни, Ингушетии и Дагестана уверены, что от обычая похищения невест необходимо отказаться. Рамзан Кадыров еще в 2010 году пообещал искоренить эту традицию. «Это Российская Федерация, законы которой расценивают похищение как преступление. Мы исповедуем ислам, религию, которая однозначно осуждает такую практику и не признает брак, заключенный без истинного согласия девушки», — сказал он. Для похитителей назначили штраф в миллион рублей, а имамам, согласившимся регистрировать такой брак, пригрозили увольнением. Спустя три года Кадыров заверил, что в Чечне больше не воруют невест. С тех пор сообщений о краже чеченских девушек действительно поубавилось. 

Дети — отцам

Семилетнюю Аишу Ажигову доставили в детскую клиническую больницу Ингушетии 4 июля. На теле ребенка врачи обнаружили переломы, ушибы, ссадины и ожоги. Из-за неправильно наложенного жгута, у девочки развилась гангрена левой руки и медики настояли на ампутации. 

Около года Аиша жила у своей тети по отцовской линии, ее отец и мать разошлись и жили отдельно. По версии СК, женщина, на попечении которой осталась Аиша, систематически избивала племянницу. После ареста она настаивала, что травмы девочка нанесла себе сама. «Ожоги на теле сотрудникам полиции она объяснила тем, что Аиша не так давно упала в кастрюлю свежесваренного борща. Тетка поставила емкость на пол, пока мыла газовую плиту, а девочка по невнимательности угодила в горячий борщ», — рассказывала уполномоченный по правам ребенка в республике Зарема Чахкиева. Другие увечья, по словам тети, девочка получила, когда упала в выгребную яму. Против женщины, ранее судимой, было возбуждено дело по статье об умышленном причинении тяжкого вреда здоровью малолетнего (111 УК). Ее супруг — сотрудник полиции — не смог объяснить, как девочка получила многочисленные травмы.

На Северном Кавказе дети после развода родителей часто остаются с отцом или его родственниками, причем повлиять на это иногда не может даже суд. Так произошло, например, в случае Лейлы Муружевой из Москвы. Женщина несколько лет пытается отстоять право на воспитание своего сына. В 2014 году она развелась с мужем. По решению суда ее восьмилетний сын и четырехлетняя дочь должны были жить с матерью, но вместо этого они несколько лет оставались в Ингушетии у родственников отца. При этом сам мужчина живет в Москве и работает в правоохранительных органах.

Несмотря на решение суда, принятое в пользу Лейлы, приставы в Ингушетии несколько лет не могли вернуть детей матери. Кроме того, дети, оказавшись под влиянием родственников супруга, не сразу смогли принять Лейлу. Ее старший сын Имран во время встречи с матерью в здании управления ССП в Магасе, начал кричать «Я тебя ненавижу, я к тебе не пойду!». 

Чеченка Элита Магомадова также боролась за право жить и воспитывать собственного сына, однако родственники мужа не отдали ей ребенка даже после того, как отец мальчика погиб в автомобильной аварии. Судебные приставы в Чечне не смогли найти мальчика, поскольку его бабушка, по словам Элиты, постоянно переезжает от родственников к родственникам. Поэтому Магомадова обратилась в ЕСПЧ. 

Юристы «Правовой инициативы по России» направили в ЕСПЧ не менее семи жалоб жительниц Северного Кавказа, которые оказались фактически лишены родительских прав. Комментируя одну из жалоб, российские чиновники объяснили, что суды Чеченской республики придают «особое значение происхождению ребенка, его мусульманскому вероисповеданию и традициям чеченского народа», а значит «при распаде чеченской семьи ребенок, по общему правилу, воспитывается в семье отца».

Желание женщин сохранить собственных детей часто удерживает их от развода. Многие терпят и появление в семье второй жены и даже побои мужа. «Это дагестанский менталитет — не выносить сор из избы, — объяснял в разговоре с «Би-би-си» участковый из Махачкалы. — Не поймут родственники, соседи, друзья, даже собственные дети не поймут. Поэтому часто, когда полиция едет по подобному вызову, уже заранее известно, что дело, скорее всего, ничем не закончится».

В своем инстаграме Кадыров писал, что проведенный по его поручению анализ свидетельствует, что большинство из молодых людей, совершивших за последние годы в Чечне тяжкие преступления, росли в неполноценной семье, а из их числа большинство жили только с матерью. «Жизнь показывает, что мать в силу целого ряда обстоятельств бывает не в состоянии уделять детям должное внимание, забрав детей после развода. Конечно, бывают и исключения, — отмечал чеченский лидер, — но мы говорим о характерных явлениях».

Образ добытчика

В апреле 2019 года комитет ООН по ликвидации дискриминации в отношении женщин впервые признал Россию ответственной за дискриминацию. Поводом послужило дело Шемы Тимаговой, которую бывший муж дважды ударил топором по голове. «В частности, России было рекомендовано криминализировать домашнее насилие, расследовать все жалобы и наказывать виновных, ввести судебные охранные ордера, которые налагают определенные ограничения на действия виновника», — сообщал «Коммерсантъ».

Согласно исследованию фонда Генриха Белля, 11% опрошенных жительниц Чечни признались, что мужья периодически их избивают. 28% женщин время от времени получают пощечины или толчки, а 8% ответили, что однажды были изнасилованы, либо принуждались к сексу. 22% жительниц Дагестана женщин вынуждены иногда терпеть оскорбления и критику внешнего вида, 21% мужей опрошенных время от времени толкают своих жен или дают им пощечины. В 12% случаев женщинам приходится терпеть нерегулярные побои.

«Образ крепкой моральной семьи держится исключительно на женщинах, — говорит сотрудница психологического центра «Женская инициатива» в Ингушетии Ася Гагиева.  Самая большая ложь — это отношение к женщине и романтические бредни про тейпы, которых давно не существует как социальных единиц, что женщина на высоком положении, что ее уважают и так далее, бред про общественное давление, влияние родственных связей».

Немаловажную роль в исламских республиках Северного Кавказа играют религиозные деятели, некоторые из которых имеют право заключать и расторгать исламские браки. О ценности семьи и почитании традиций, так или иначе, говорит каждый из них. Например, одиозный кизлярский имам Хизри Магомедов, выступающий с резкой критикой современного семейного уклада в Дагестане, уверен, что замужнюю женщину необходимо ограничивать: «Нет у женщины прогулки, кроме как свой огород, свой сад, свой сарай, кроме как спальня своего мужа. Нет у женщины другой прогулки».

Заместитель муфтия Дагестана Магомедрасул Саадуев считает, что многие женщины не знают «о том высоком положении, которым всевышний Аллах выделил женщин». По его словам, «мужчина, [который] умирает, защищая свою жену, погибает шахидом» и попадает за это в рай. Другой исламский богослов и суфийский шейх из Дагестана Саид-афанди Чиркейский, погибший в результате подрыва смертницы в августе 2012 года, отмечал, что именно мужчина обязан содержать жену и детей: «У мужчин и женщин есть соответствующие обязанности, женщине нельзя вести себя как вздумается, она должна слушаться мужа. И у мужа есть соответствующие рамки, за которые он не имеет право выходить, например, мучить женщину, избивать, оставлять голодной и тому подобное».

По словам Аси Гагиевой, на Северном Кавказе активно транслируется образ мужчины-защитника, добытчика, кормильца и морального наставника семьи. На деле же в республике много пар, в которых работает только жена, при этом домашние обязанности и воспитание детей также ложатся на ее плечи, но это не вызывает общественного порицания. «Количество таких семей говорит скорее о норме. Как моральный наставник мужчина отец может вести развратный образ жизни, пить, курить, употреблять наркотики, быть жестоким и невменяемым без каких-то ограничений», — говорит психолог.

В центр реабилитации для женщин в Махачкале за два года работы обратились десятки женщин, многие из них были вынуждены сбежать от побоев супруга вместе с детьми. «Многие стараются терпеть мужа и потому, что у них просто нет средств к существованию. Здесь меньше работающих женщин, чем вообще в стране. Многим [из наших подопечных] мужья запрещают работать, некоторым — родители. Женщины занимаются домом, рожают детей, они, естественно, держатся за материальную сторону замужества, — объясняет глава приюта для женщин Евгения Величкина. — Мужчина может ей изменять, может ее бить, а женщина задается вопросом: «Куда мне идти и кому я нужна?». 

Mатериал создан при поддержке «Медиасети».

Сообщение Крепкая кавказская семья: что не так появились сначала на Кода.

«Мы забрали только детей и иконы»

Сейчас около 80 цыганских домов — 30 в Чемодановке и 50 в Лопатках —полностью опустели. Местный цыганский барон Николай Иванов говорит, что некоторые семьи до сих пор скрываются под Пензой, но большинство уехали к родственникам в Волгоград, Астрахань, Ульяновск, Воронеж и другие регионы. Такова же официальная версия Правительства Пензенской области: обратно в Чемодановку цыгане не возвращались. 

Часть уехавших цыган нам удалось найти в городе Ахтубинск Астраханской области — в 750 километрах от Пензы. Сейчас там живут 43 женщины и ребенка из Чемодановки и Лопаток. Они рассказывают, что уехали из дома в ночь с 13 на 14 июня. Перед отъездом полиция предупредила, чтобы они не возвращались в свои дома. 

— Сначала мы погрузились по 10-15 человек в свои машины и уехали ночью через дачи. Под Саратовом (это больше 200 километров — прим. Coda) нас остановили, собрали всех, кто был с лесов и полей, привезли в четвертый отдел [отдел полиции №4 УМВД России по городу Пензе] и сказали: «Езжайте, куда хочете, но только не в свою деревню, потому что там вас прибьют». И мы сказали, что поедем сюда. Автобус нам дал отдел полиции № 4, потому что мы сказали, что денег у нас нет. Потом в Волгограде нас пересаживали, — рассказывает Екатерина Казаченко.

Из ответа пресс-службы УМВД по Пензенской области следует, что «эвакуации местных жителей не проводилось» и «граждане самостоятельно приняли решение покинуть свои дома». 

Цыганские женщины рассказывают, что в полиции у них также отобрали все телефоны и связаться со своими семьями они не могли.

— Когда милиция сопровождала автобусы, они говорили: «Скажите, что вы уезжаете самовольно». Когда им отвечали, что не самовольно и вернемся, потому что там остались наши дома, они опять говорили: «Скажите на камеру, что уезжаете самовольно».

Как мы добровольно уехали, если с детьми сбежали из дома? — говорят Елена Балашова и Марина Тюренко.

— Не по своей воле сюда мы приехали, а нас нужда заставила, — соглашается с ними другая женщина, Полина Мерзляченко. 

Именно у ее дома 13 июня началась массовая потасовка цыган и русских в Чемодановке. Она болеет и лежит на полу: ей уже несколько раз вызывали «скорую». Ее внуки сейчас у родственников в Волгограде, а муж и сын — Олег и Алексей Юрченко — арестованы вместе с другими участниками драки. На данный момент в СИЗО Пензы под арестом находятся 28 человек, все они — цыгане. 

Другие женщины тоже приехали без мужей: в Ахтубинске они поселились у родственников и знакомых на соседних улицах.

— Милиция приехала и сказала: «Сидите в доме». Чтобы дети никуда не ходили, чтобы мы никуда не ходили. Спасибо, что не выгнали нас. Переписали нас всех, говорят: живите 2-3 месяца, сколько хотите — только чтобы мы знали, — рассказывают женщины.

Тамара Николаенко приняла у себя 3 женщин и 14 детей: их мужья — ее братья — сидят в пензенском изоляторе. Спать гостям приходится на полу, это одноэтажный дом с двумя комнатами. Но там есть телевизор и стиральная машина. 

Во втором доме живут 26 чемодановских, полно мух, почти нет мебели и жарко. Все спят на полу. Едят макароны, сало, помидоры, огурцы, готовят еду на всех в одной большой кастрюле. Говорят, что продукты им дают в долг на базаре: долг в 10 тысяч рублей цыгане обещают погасить, когда одна из женщин получит пенсию. Некоторые цыганки ходят на поле собирать помидоры: в четыре утра встают, в шесть вечера часов возвращаются домой. Платят от 700 до 1000 рублей в день — если, конечно, не обманут. 

В местном храме женщинам дали памперсы для грудных детей и старые вещи. Соседи приносят цыганским детям ведра с яблоками и грушами.

— Мы забрали только детей и иконы и ушли. Вот все наше богатство, — показывают чемодановские цыгане свой быт в Ахтубинске.

Дети наперебой говорят, что хотят домой и в школу. Женщины возмущаются, что забрали только их мужей и не забрали никого из русских:

— Почему русские не несут ответственность? Разве одни цыгане виновные, почему на нас все свалили? Мы российские цыгане, и так же подчиняемся закону, как и они. Голосование было — мы приезжали к сельсовету, нам давали бумаги, мы за Путина голосовали. Мы такие же жители, хочем мирно жить и вернуться домой на нашу родину. Там у нас скотина, дома, дети в школу ходят. В магазин, на почту за пенсией, в больницу, за водой — все стоим в одной очереди. Милиция нас защищала и будет защищать, мы ей доверяем.

Конфликт 13 июня: версия русских

Русские жители Чемодановки говорят, что незадолго до драки цыганские мальчики в возрасте от 10 до 12 лет приставали на пруду к русским девочкам более младшего возраста. 

Девочки пожаловались родителям, и их отцы решили спокойно поговорить со взрослыми цыганами о правилах человеческого общежития. Участники драки с русской стороны рассказывают, что место и время встречи с цыганами обговорили заранее.

13 июня, в районе 18 часов, примерно 15 русских мужчин подошли к цыганскому дому на ул. Кузнецова.

Представители цыганской диаспоры восприняли приглашение пообщаться по-своему. Поэтому пришли с ножами, битами, топорами и арматурой.

Побоище началось практически сразу. По воспоминаниям очевидцев, новые партии цыган прибывали на протяжении двух часов. Их подвозили на бортовой «Газели» из деревни Лопатки, которая находится в паре километров от Чемодановки и считается цыганской.

— Борт откидывался, они выпрыгивали из кузова с битами, ножами и железными трубами, а «Газель» разворачивалась и уезжала за новой партией, — рассказывал Coda один из участников драки.

Очевидцы говорят, что погибший Владимир Грушин в момент начала драки ремонтировал автомобиль у своего дома. Он пошел на шум посмотреть, и ему проломили череп.

Проводить Владимира Грушина в последний путь вышло практически все село. Русские жители Чемодановки заявляют, что не позволят цыганам вернуться.

— Иначе Володька погиб зря, — говорят они.

Конфликт 13 июня: версия цыган

Цыганка Полина Мерзляченко, у дома которой на улице Кузнецова в Чемодановке началась массовая потасовка, говорит о событиях 13 июня по-другому:

— Кто-то там купались на речке и поругали мальчика, а они [русские] не разбирались, по-бессовестному пришли и напали на наш дом. Перед Богом скажу — соседи знают, рядом церковь, батюшка знает. Клянусь, человек 200 [русских] пришли, а нас было от силы 20 человек. Они пьяные были, я видела у них пистолеты. Избили мужа, сыну нос сломали. Я перепугалась, с детьми спряталась в лесу — со мной трое внучат: полтора годика и шесть лет мальчику, девочке семь лет. Через 20 минут вернулась, драка всё шла. Телефон просила у соседей позвонить в милицию — никто не дал. Церковь закрыта была, в дом к батюшке стучалась — нет его и матушки. 

Другие женщины говорят примерно то же самое:

— Они [русские] сами нагнетали, что цыганенок приставал к девочке. Но на это милиция есть, чтобы разобраться. Пошла бы эта женщина в милицию, разобралась бы по-человечески и не устраивала это все.

Вне зависимости от того, что стало поводом для драки, цыгане уверяют, что они не виноваты в конфликте и только защищались. Причин для конфликта, по их мнению, не было:

— Наши мужики не виноваты. Это самооборона. Кому голову проломили, кому нос, кому ногу сломали. Бабушку ударили камнем в грудь, она сознание потеряла. Они каждый своих детей и свою мать защищали, а милиция их забрала. Старых дедушек забрали — дедушки вообще не виноваты. 

Цыганский барон Чемодановки Николай Иванов считает, что поводом для массовой драки стала ссора между двумя цыганами из-за земли, в которую позже вмешался русский парень.

— Цыгане попросили его не вмешиваться в их внутренние разборки, а тот обиделся и позвал на помощь своих знакомых. И 13 июня толпа полупьяных русских пошла и устроила самосуд над одной цыганской семьей: их было человек семьдесят и 25 машин. 

По словам Николая Иванова, цыганам тоже пришлось звать «своих» на помощь и обороняться. Инцидента с изнасилованием на пруду, с его слов, не было вовсе: перед дракой русские просто высказали претензии по поводу непристойного поведения цыганских детей на пляже.

Жизнь до конфликта 

Цыгане живут в Чемодановке около 50 лет. По данным УМВД по Пензенской области, в Чемодановке проживают 203 лица цыганской национальности, в Лопатках — 523 человека.

В деревне Лопатки большинство цыганских домов, русских домов меньше и они стоят отдельно. В Чемодановке дома цыган рассредоточены по всему поселку. 

Одни русские чемодановцы дружили с цыганскими соседями годами: даже после конфликта продолжают созваниваться, чтобы узнать друг у друга, как дела. Другие сохраняли полный нейтралитет. Третьи давно были недовольны соседством с цыганами: для них драка с цыганами 13 июня стала «последней каплей». 

— Они [цыгане] уже вконец обнаглели: вальяжно ездят на своих тачках и драндулетах, гоняют по улицам, — рассказывали две жительницы Чемодановки, шедшие вместе с односельчанами в похоронной процессии Владимира Грушина 16 июня. — В армию не ходят, налоги не платят, не работают, а шабалы [вещи] им, значит — отдай и всем помоги? В больницу не зайдешь: они там толпами, все для них, везде блат и всё без очереди. Нашим детям не дают бесплатных лекарств, потому что «все отдали цыганским». Вся наркота на цыганах, а теперь вон еще и убили человека. Они женятся в 12 лет, живут как людоеды и извращенцы: что их дети могут рассказать нашим детям в школе? Уже рассказывают, что они точат на нас ножи и будут всех резать!

Многие россияне, не только жители Чемодановки, уверены, что основное занятие цыган — торговля наркотиками. 

Однако по данным пресс-службы Управления МВД России по Пензенской области, пик активной наркоторговли в селах Чемодановка и Лопатки пришелся на 2003 и 2004 годы. При этом после 2007 года никто из жителей этих сел не задерживался за незаконный оборот наркотических средств. С 2012 года, после оптимизации органов правопорядка, опорного пункта полиции в Чемодановке и Лопатках не было. После конфликта — с 17 июня 2019 года — его снова создали.

— Мы жили и жили, беды не знали. Наш сосед вон строился, мы с ним нормально живем, никогда не ругались, он свет берет у нас. Наши мужики кто в Чемодановке и Лопатках работают — дома строят, заборы поднимают на дачах, металл собирают, — а кто и в Москве [работает]. Мясом торговали: скотину покупаем у населения и на базаре сдаем. Мы, в основном, детские пособия получаем и живем на них — по 10-15 детей у нас. Наркотиками не занимались, если бы было такое — повсюду было известно бы, — говорит Екатерина Казаченко. 

По словам цыган, они подчинялись и уважали законы русских соседей:

— Мы верующие люди, жили мирно. Да, мы не ходим в баню и не служили в армии, но считаемся с законом, платим за свет, газ и налоги. Да, мы не грамотные, но мы хотим исправиться. Наши дети учатся в школе, мы не занимаемся беспределом, не продаем наркоту, стараемся работать. Мой отец здесь жил, я здесь родился, я коренной житель. С соседями мы выросли вместе, бок о бок жили, у них в долг берем и им в долг даем. Сейчас мы созваниваемся, они приходят кормить нашу собаку и ждут нас: «Когда приедете?», — рассказывает другой цыган, который после конфликта бежал к родственникам в Ульяновск. 

«Никто не возьмет даже грузчиком, зная, что ты цыган»

Два года назад в Чемодановку приезжал эксперт антидискриминационного центра (АДЦ) «Мемориал» Сергей Михеев, который занимается проблемой ромов («европейских» цыган). В Чемодановке и Лопатках он общался с влахами — этнической подгруппой ромов, — которая, по его воспоминаниям, довольно бедно живет, многие из них неграмотные. 

— Они рассказали мне, что в чемодановской школе цыганских детей не любят. Всего там было 53 ромских ребенка, некоторые из них учились в русских классах. Там есть и отдельные цыганские классы, но из-за переполненности школы их часто не принимают, дети ждут очереди по два-три года. В школе соседнего поселка Кижеватово сказали, что цыганским детям не дадут нормально учиться мордовские дети, и лучше им туда не соваться. После этих слов родители-ромы вообще отказались отдавать своих детей в школу: теперь они просто сидят дома.

На вопрос, как часто ромские дети заканчивают школу, директор Елена Пугачева ответила, что за время ее работы ни один ромский ребенок не получил аттестат, — рассказывает Сергей Михеев. 

В цыганском поселке в Пензе Михеев увидел совсем другую жизнь.

— Директор тамошней школы — Алексей Миронов — противник сегрегации: у него учится более 150 ромских детей. Причем, интегрированно, вместе с русскими. Каждый год от 9 до 13 цыганских детей оканчивают школу и дальше идут учиться в техникумы. Но в большинстве случаев они уходят в 8-9 классе, так как женятся или выходят замуж. Отдельных цыганских классов в этой школе нет. При школе есть русско-цыганская футбольная команда, которая успешно выступает на районных соревнованиях, — говорит Сергей Михеев.

Эксперт «Мемориала» вспоминает, как цыгане рассказывали ему о проблемах с трудоустройством и отношениями с русскими соседями: 

— Ромам крайне сложно найти работу: «никто не возьмёт даже грузчиком, зная, что ты цыган». Русские, якобы, думают, что ромы воруют и не хотят работать. Из-за отсутствия работы у них нет пенсии, сложно получить медицинскую помощь, так как нет медицинского полиса. Отсутствие у детей возможности нормально учиться и получать качественное образование, как они говорят, лишает детей шанса на будущее. 

Протестантский пастор и член совета по взаимодействию с религиозными объединениями Пензы Сергей Киреев на протяжении двух лет помогает цыганам Чемодановки. Он убежден: многие из них вполне успешно социализировались, и помогла им в этом вера. 

— В Чемодановке и Лопатках сложилась цыганская церковь, куда входят около 50 человек. Не все занимаются там наркотиками и противозаконной деятельностью. Цыгане, принявшие веру, оставили криминал: в нашей общине мужчины стали торговать мясом, собирать металл — пытались выживать законным способом. Да, цыгане из Лопаток менее грамотные. Для меня, как священнослужителя, было сложно: вера поменяла их, но неграмотным все равно очень сложно устроиться на работу. Кто их возьмет? У людей есть выработанная цыганофобия: нас с детства пугали, что «придут цыгане и заберут тебя», что «цыгане украдут». У нас есть страх перед цыганами, а у них на генетическом уровне восприятие, что их не любят и ненавидят. И когда все это соединяется, получается взрывоопасная смесь.

По его словам, конфликт 13 июня поставил все начинания под угрозу:

— Нас не сразу пустили в [цыганскую] общину, чтобы мы могли там проповедовать. А те, кто уверовал, пошли против всех: русские их не принимают, потому что они «черные», свои отворачиваются потому что «предали культуру». Мне жаль этих людей, которые встали на путь перемен и теперь оказались в такой ситуации. Мы должны их принять, помочь, чтобы они ассимилировались Мы многонациональная и многоконфессиональная страна. Цыгане — это не те мифы, в которые мы привыкли верить.

Сообщение «Разве одни цыгане виновные, почему на нас все свалили?» появились сначала на Кода.

«Опять китайцы что-то жгут. Все, что видите по левую сторону, весь лес, это они, их лесопилки», — гендиректор предприятия «Массив» Алексей Жигачев везет нас на своем «форде» по промзоне и ведет экскурсию. Городок Канск, Красноярский край, почти центр России: четыре с лишним тысячи километров до Москвы и около пяти тысяч до Владивостока. 

Повсюду — бревна, штабеля бревен. Несколько минут мы едем вдоль стены из бревен высотой с двухэтажный дом. Потом следующая лесопилка. 

Алексей Жигачев родом из Санкт-Петербурга, а в суровом сибирском лесном бизнесе с начала девяностых. Он не скрывает неприязни к китайцам: «Стояли буржуйки у них вот там, из каждого окна труба торчала, жили. Люди неприхотливые, — и неожиданно развивает мысль, — а вообще, думаю, это у них государственная программа по захвату российской территории». 

Мы въезжаем на территорию «Массива». По данным ЕГРЮЛ, эта лесопилка принадлежит принадлежит российскому бизнесмену Владимиру Барышникову. Что удивительно: как правило, владельцы лесопилок в Канске — граждане КНР.

О китайской лесной экспансии модно говорить даже на федеральном уровне. Глава Минприроды Дмитрий Кобылкин, выступая в ноябре 2018 года в Совете Федерации, описывал свой диалог с «китайский министром»: «Я министру сказал одну простую вещь: (…) если мы в ближайшее время не наведем порядок со стороны, в том числе, и Китая, мы закроем экспорт полностью в Китай древесины. Лицо его [китайского министра] изменилось настолько, что я просто не ожидал». 

Действительно ли китайская угроза нависла над русской тайгой? 

Под китайцев

Канск — столица лесопилок. В городе с населением меньше 100 тысяч человек действует почти 200 лесопильных предприятий, это крупнейший работодатель, говорит экс-мэр Надежда Качан. 

Тайгу рубят на севере, в нескольких сотнях километров от Канска, бревна везут сюда лесовозами или по железной дороге, здесь их превращают в пиломатериал и грузят на Транссибирскую магистраль. В накладных частенько значится станция Забайкальск, погранпереход с Китаем. Именно Китай — крупнейший покупатель и пиломатериалов, и российского круглого леса (то есть бревен).

Бум лесопилок — по всей Сибири — начался в середине нулевых, вспоминает Алексей Жигачев. До этого Россия гнала на экспорт «кругляк» (бревна), причем в фантастических масштабах. Например, в 2006 году отправила за рубеж 51 миллион кубометров. Для понимания: во-первых, это была треть от всего срубленного леса; во-вторых, ближайший конкурент, США, в том же году отправили 10 миллионов кубов, впятеро меньше. 

Тогда на критическую ситуацию, обратили внимание, наконец, российские власти. Они частично запретили экспорт круглого леса. «У крупных заготовителей есть экспортные контракты, под них выделяют квоты. А у мелких и средних квот нет, для них действуют, по сути, заградительные пошлины», — объясняет Жигачев. Отчасти эта политика сработала, в 2016 году (последние доступные данные FAO — Продовольственной и сельскохозяйственной организации ООН) Россия отправила на экспорт только 20 миллионов кубометров «кругляка», а ближайший конкурент — Новая Зеландия — 16 миллионов.   

Но и глубокой переработки древесины — как это обещали чиновники — не случилось. Отрасль остановилась на промежуточном варианте — пиломатериале, первичном, самом примитивном продукте. На него нет заградительных пошлин. 

Лесопилки стали возникать повсюду: в железнодорожных тупиках и промзонах, практически в чистом поле ставили под навесом простенькие ленточные пилорамы, рассказывает еще один сибирский бизнесмен. До Канска этот бум добрался с опозданием: в 2015 году в городе действовало только 37 лесопильных предприятий, в основном, с российскими владельцами, а сейчас почти 200, большинство принадлежит китайцам, подчеркивает бывший мэр Надежда Качан. 

…В цеху у Жигачева очень шумно и вкусно пахнет свежей древесиной. Кран подает бревно в цех, оно проезжает через пилорамы, превращаясь в аккуратную стопку досок. Рабочие вручную укладывают доски в штабеля. На предприятии работает около 80 человек. Лишь пятая часть продукции идет на российский рынок, остальное — Германия и Турция. Оборудование шумное, старое и служит уже почти 20 лет. А до перевоза в Россию успело поработать на австрийской лесопилке. «Конечно, это все технологии 70-ых годов прошлого века», — грустит Жигачев.

У китайцев более современное оборудование и зачастую выше зарплаты. Вообще они по многим параметрам обходят российский бизнес. Особенно бьют по больному — покупке леса. С притоком китайских денег у лесорубов разыгрался аппетит. Так, предприятие Жигачева, чтобы удержаться на плаву, должно покупать лиственницу не дороже 5 тысяч рублей за кубометр. А китайские бизнесмены предлагают 7-8 тысяч. Жигачев выживает только благодаря тому, что у его компании есть арендованные деляны в тайге под вырубку. 

Кстати, в самом лесу — вопреки расхожему мнению — китайцев нет.

Как правило, там орудуют россияне. Но есть нюансы. Так, в Красноярском крае рубки начинаются в августе, объясняет Жигачев. Лесорубы ремонтируют технику, забрасывает людей и машины в тайгу. Бревна несколько месяцев лежат на так называемых верхних складах, вывоз и продажа начинается только в декабре, когда застывают зимние дороги. Лесорубам тяжело пережить этот финансовый разрыв, банки кредитуют отрасль — насквозь «серую» — неохотно. Тогда на помощь и спешат китайцы: финансируют заготовки, дают авансы. «Поэтому мелкие и средние фирмы, они все потихоньку попадают под китайцев», — говорит Жигачев.  

«Покупают пилорамы, подминают лесорубов — повсюду происходит ползучая экономическая экспансия», — резюмирует еще один сибирский бизнесмен, много лет отправлявший лес на экспорт со станции Тайшет Иркутской области.

Мужики в лесу

«Когда прекратятся черные вырубки леса, когда государство наведет здесь порядок?» — спикер Совета Федерации Валентина Матвиенко на ноябрьском заседании под камеры распекает министра природы Дмитрия Кобылкина. 

Претензия к новоиспеченному министру довольно странная. Государство не может навести здесь порядок еще с 1990-ых годов. Лесная отрасль — серая, непрозрачная, да попросту криминальная. «У нас в Тайшете лесорубы — это просто мужики, которые пригоняли лесовозы, отгружали, получали черный нал и сваливали. Где они срубили этот лес, одному богу известно. Документы, накладные, «отмыв» — это все происходило потом, через цепочку юрлиц», — рассказывает предприниматель из Тайшета.  

Исторически лесная отрасль мало консолидирована, этот пирог не поделен между крупными игроками, как другие сырьевые сектора, особенно, нефть и газ. По данным Рослесхоза за 2017 год, на крупнейшие компании («Группа Илим», «Монди Сыктывкарский ЛПК», «Краслесинвест») приходилось лишь 10% предельно допустимого объема лесозаготовки. А мелкие игроки предпочитают работать как в 1990-ые — с кэшем, левыми документами, о лесовосстановлении никто даже не помышляет. 

Периодически силовики проводят спецоперации против черных лесорубов. Вот, например, кадры из той же красноярской тайги.

Но, увы, зачастую громкие истории заканчиваются пшиком. Например, в августе 2013 МВД задержало международную группу контрабандистов. Пятеро предпринимателей скупали лес у черных лесорубов, «отмывали» его (путем фиктивной перепродажи через цепочку компаний, последняя из которых — самая чистая) и отправляли в Китай. Ущерб от контрабанды поначалу оценили в 2 млрд рублей. Так, фирма «Сибтрейд», последняя в цепочке, за один только октябрь 2010 года собиралась отправить 100 вагонов леса, следует из базы арбитражных дел. 

Но потом дело внезапно «усохло». Когда Генпрокуратура в 2015 году направила материалы в суд, ущерб от контрабанды оценивался уже в 90 миллионов рублей. Одна из фигуранток, Олеся Мульчак, вовсе не была арестована судом. После истории с лесом женщина долгое время возглавляла компанию «АкваСиб», строящую завод по розливу питьевой воды из Байкала для экспорта в Китай. На сайте Забайкальского краевого суда невозможно найти информацию, какое сроки получили остальные фигуранты. Но как утверждают иркутские экологические активисты, контрабандист, китаец Сунь Чжэньцзюнь, муж Мульчак, давно на свободе (мы не смогли проверить эту информацию, Мульчак отказалась с нами разговаривать). 

Однако же ситуация в тайге не выглядит совсем страшной. Как видно из статистики FAO, пик вырубок пришелся на советское время: в 1987-1990 годы заготовка деловой древесины составляла 305 миллионов кубометров в год. Сейчас — 198 миллионов кубов. Даже с учетом незаконных рубок поводов для паники вроде нет. 

Все нормально только на бумаге, спорит руководитель Лесного отдела Greenpeace России Алексей Ярошенко.

Пилят самые лучшие, самые ценные хвойные породы. На их месте прорастает кустарник  и малоценный лес. «Во многих регионах хвойные породы близки к истощению. Мы видим по стране тысячи полузаброшенных или заброшенных лесных поселков, которым нечем зарабатывать на жизнь, ценные ресурсы вокруг них исчерпаны. И нас, безусловно, ждут новые волны умирания таких поселков», — рисует мрачное будущее Ярошенко. 

На самом деле к лесу действительно можно относиться совсем иначе. Например, вспомнить, что это возобновляемый ресурс. В Финляндии, другой лесной стране, в 2016 году заготовили 62 млн кубометров деловой древесины — против российских 198 млн. Но территория Финляндии меньше российской в 50 раз. 

«В России тайга всегда воспринималась как месторождение бревен, нет и не было нормального лесовосстановления, сплошная имитация. И сейчас это месторождение, можно сказать, почти исчерпано», — продолжает Ярошенко. 

Тема тайги периодически всплывает на федеральном уровне. Чаще всего — как повод поговорить о китайской угрозе. 

Сломанные снегоходы

«Лучшие породы древесины продали отдали китайцам за пол-процента реальной стоимости», — режиссер Никита Михалков проникновенно смотрит в камеру, медленно зачитывает текст и неправильно называет районы Томской области. Это очередной выпуск на Youtube-канале БесогонTV, июнь 2018 года. Вскоре антикитайскую повестку подхватит политик Владимир Жириновский. По его данным, китайцы взяли в аренду лес в 200 раз дешевле, чем положено. 

Весь этот шум — вокруг ООО «МИК «Цзинье». Стопроцентная «дочка» компании из Шанхая получила в Томской области пять лесных участков общей площадью 178 тысяч гектаров, пообещав заплатить за 49 лет около 1,5 млрд рублей. Получается от 11 до 20 рублей в пересчете на гектар в месяц. Именно эти цифры возмутили политиков и шоу-бизнес. 

…На ночной трассе ни одной встречной машины, вдоль дороги — ни кафе, ни заправок. Кажется, что кроме пассажиров нашей маршрутки на десятки километров нет ни души. Мы едем в Каргасокский район, самый большой и удаленный в Томской области. Это 450 километров на север от областного центра. Летом после дождей дорога местами почти непроходимая, а по зимнику хорошо и быстро. Именно здесь, в Каргасокском районе, «МИК «Цзинье» взяла два участка общей площадью почти 90 тысяч гектаров. 

В поселке Каргосок — в переводе с языка коренного населения «Медвежий мыс» — новость о китайцах взбудоражила жителей. У местных лесорубов калибр куда меньше. Олигархом здесь считают Ивана Кривошеева. Его компания «Курганлесэкспорт» арендует 35 тысяч гектаров. Мы встречаемся с его отцом, Евгением Кривошеевым, тоже предпринимателем. Тот сходу дает понять, что лесозаготовки — удел смелых и упорных. Зимник застывает в декабре, тает и сыпется в марте, остальное время вместо дорог — непролазные болота (отметим, раз зашла речь, что Васюганские болота — самые большие в мире). Бревна просто не вывести с верхних складов. Древесина не особо ценная, на месте кубометр можно взять за 800 рублей, а доставка до Томска стоит 1500 на куб. Наконец, в последнее время свирепствует грозный паразит, сибирский шелкопряд, жалуется Кривошеев. 

«Кто сюда полезет? Они, наверное, взяли эту аренду, деньги заплатили, потом за голову схватились, что здесь делать?» — вопрошает предприниматель.

Страхи Михалкова и Жириновского о заниженной цене здесь могут вызвать только хохот. «Цзинье» платила 11-20 рублей в месяц в пересчете на гектар, «Курганлесэкспорт» — 5 рублей. У еще одного нашего собеседника, бизнесмена Анатолия Кривобока, выходит 25 рублей за гектар, но и деляна довольно близко к поселку.     

Нашествия китайцев в Каргасокский район так и не случилось. После шума в СМИ томские чиновник расторгли контракты с «Цзинье», сославшись на различные нарушения, например, не вовремя вносимую арендную плату. За прошедший год китайцы всего дважды приезжали на север области и однажды сумели-таки добраться до своей аренды, рассказывает главный местный лесничий Евгений Потапенко. В другой раз у них сломались снегоходы.   

На момент пресловутых лесных аукционов в штате «Цзинье» числился один-единственный человек, гендиректор Лю Вэйбо, поэтому в СМИ ее порой называли фирмой-«однодневкой». Однако мы нашли и офис, и сотрудников в одном из бизнес-центров Томска. Официально они отказались от комментариев, но представитель компании поговорил с нами на условиях анонимности. 

Шум вокруг «Цзинье» наш собеседник назвал «жареным пиаром»: стоимость участков была не занижена, а наоборот завышена, поэтому российский бизнес их не брал. Кстати, это подтверждает правительственный сайт torgi.gov.ru (там есть информация обо всех гостендерах). По крайней мере, три из пяти участков ранее выставлялись на аукционы, но их отменили из-за отсутствия желающих. А потом пришла «Цзинье» и взяла тайгу по стартовой стоимости. «Денег, как говорится, много. И, не разбираясь, просто купили эти участки. Если честно мне как специалисту они нафиг не нужны. Логистики здесь нет», — горячится наш собеседник.  

Враг с Востока

В Youtube полно роликов о том, как китайцы вырубают сибирскую тайгу. Многие содержат одни и те же кадры — солнечным зимним днем коптер летит над огромной кучей бревен, они валяются до самого горизонта. Изначально это видео появилось на  Youtube-канале Юрия Коваля, куда было залито в марте 2017 года. Причем автор не утверждал, что бревна принадлежат китайцам, это домыслили многочисленные комментаторы.   

Это место находится вблизи железнодорожной станции Куендат Томской области. Мы побывали там в феврале 2019 года. Бревен по-прежнему очень много. Это место — верхний склад вблизи автотрассы. Сюда свозят срубленный на разных делянах лес. По данным Росреестра, площадка находится в аренде у компании «Чулымлес», аффилированной с группой «Томлесдрев», крупнейшим лесным предприятием Томской области. Оно контролируется семьей местного депутата-единоросса Антона Начкебии. Более того, судя по информации на сайте «Томлесдрева», часть леса идет на внутреннее производство. То есть эта картинка — вообще не про китайскую экспансию. 

Почему китайцы стали главными врагами тайги? «Это не особенность России, все страны, которые граничат с Китаем, боятся Китая, — говорит иркутской политик Сергей Беспалов. Прибайкалье — одно из самых проблемных мест. Тайга кишит черными лесорубами, а срубленный лес — и законный, и «отмытый» — уходит в Китай. — Вторая причина, более обидная: Сибирь фактически стала сырьевым придатком Китая. И если быть сырьевым придатком Запада мы уже привыкли, то быть сырьевым придатком Востока как-то унизительно, рассуждают люди. Эта мысль их раздражает». 

Разговаривая с жителями Иркутской и Томской области, Красноярского края, мы часто слышали о некоем китайском учебнике, где вся территория России восточнее Урала отнесена к КНР. Никто из наших собеседников не видел этот учебник, но миф о нем удивительно живуч. Жители небольших поселков на полном серьезе воспринимают китайцев, даже туристов, как потенциальных захватчиков.    

Китайская угроза опровергается самой экономической моделью Китая, рассуждает бывший координатор программы «Россия в Азиатско-Тихоокеанском регионе» Московского центра Карнеги Вита Спивак. Экономическая активность сосредоточена в южных регионах, ближе к морю, северные территории менее заселены. «Физически переезжать еще дальше на север, в Россию, никто, конечно, не собирается. Покупать ресурсы — да, но это обычная экономическая история», — говорит Спивак. 

По мнени. эксперта, у российской элиты есть четкое понимание, что Китай — не враг и не угроза России. Но эту карту можно время от времени разыгрывать перед населением. «Самое плохое, что нашим людям проще и удобнее вымещать гнев на неких чужаков, якобы захватчиков, чем пытаться контролировать собственных чиновников», — резюмирует Спивак. 

Пламя

В мае 2017 года Канск, столицу лесопилок, охватил страшный пожар. Огонь вспыхнул в промзоне, но быстро перекинулся на жилой сектор. Полностью выгорели три улицы в поселке Строителей, это более 60 частных домов. Погибло три человека. Когда пожар потушили, грязные, покрытые копотью люди возвращались на пустырь, где еще недавно стояли их дома, вспоминает Анна Малинич. В тот день погибла ее дочь. 

Пожар начался на территории лесопильного предприятия «Ва-банк», принадлежащего семье местного депутата-единоросса Максима Шкарубы. Однако больше всего погорельцы ругают другую лесопилку, китайскую «Синь-И». Именно там под открытым небом валялась стружка, горбыль и другие древесные отходы. 

Когда случился пожар, Егору Шмитке было 20 лет. На «Синь-И» постоянно что-то горело, особенно, ночью, потому что хозяева якобы не хотели платить за нормальную утилизацию отходов. «Случались пожары, приезжали пожарные, тушили, уезжали. Мы жаловались в администрацию. «Синь-И» вроде закрыли, но тут же фактически открыли рядышком», — вспоминает Шмитке. 

«Китайцы — мастера давать взятки», — усмехается Сергей Беспалов.

«Китайцы — настолько плохие парни, насколько им разрешают это в той или иной стране», — считает Вита Спивак. «Китайцы — не источник наших бед, но их усилитель. Они пользуются всеми нашими дырами в законодательстве, всем плохим, чтобы извлечь прибыль», — говорит Алексей Ярошенко из Greenpeace. 

…Вместе с Егором Шмитке мы идем вдоль бетонного забора, за которым когда-то располагалась «Синь-И». В одном месте — дыра в человеческий рост. Видна бугристая территория, вдали торчат краны действующих лесопилок. «Эти бугры, это не ландшафт, это опилки под снегом», — говорит Шмитке. В нескольких сотнях метров в голом поле торчит кирпичная труба. Это все, что осталось от его дома.       

Сообщение Как китайцы (не) забрали российскую тайгу появились сначала на Кода.

2) Смягчения наказания по 228 статье не будет ни для кого. Никакой либерализации здесь быть не может. Потому что угроза для нашей нации и народа очень велика». А если кто подбрасывает наркотики — то надо разобраться. Либерализации обезболивающих, кстати, тоже не будет: случается уход лекарственных наркотиков в «нелегальный оборот .

3) Сажать бизнесменов в тюрьму будут и дальше. На предложение пореже арестовывать подозреваемых и почаще применять залог, Путин сказал: «От нас убегают, вы знаете. Отсиживаются где-то. И наши партнеры не спешат никого выдавать». О деле Майкла Калви
— ни слова

4) Мириться с западными партнерами тоже никто не собирается: мы с ними не ссорились. Санкции пошли России на пользу, а отказываться от ключевых стратегических интересов тоже никто не будет.

5) Свалки — это наследие СССР, проблему надо решать, строя новые полигоны (т. е. свалки?) и привлекая частный бизнес. О массовых экологических протестах в Шиесе и на юго-востоке Подмосковья — ни слова.

6) Освобождения украинских заключенных не будет — точнее, эту проблему надо решать в комплексе с освобождением заключенных в Украине, и ни о каких конкретных шагах для этого решения президент не сказал.

7) Разговаривать с президентом Украины Зеленским Путин не начнет. Точнее говоря, он уклонился от прямого вопроса и сказал, что новоизбранный лидер Украины должен «решать проблемы». Он не выполняет предвыборных обещаний: «Обстрелы в Донбассе увеличились, но говорилось, что они прекратятся. Говорили, что прекратится блокада, но она только усиливается».

Сообщение «Никакой либерализации здесь быть не может» появились сначала на Кода.

Нурджамал Атавула помнит, как купила свой первый смартфон. Это был 2011 год, она жила в Хотане, городе-оазисе в Синцзяне. Она фотографировала детей и обменивалась смайликами с мужем, когда он уезжал по делам. В 2013 году Атавула установила WeChat, главное китайское приложение для общения. Сразу после этого пошли слухи: правительство может узнать, где ты находишься, по своему телефону. Сначала она им не поверила.

В начале 2016 года полиция начала регулярно проверять дом Атавулы. Мужа вызвали в полицейский участок. Полиция сообщила ему, что его переговоры в WeChat подозрительны — он регулярно общался со своими турецкими друзьями, китайские власти считают такое поведение потенциально экстремистским. Дети Атавулы стали бояться полицейских.

Семья решила переехать в Турцию. Муж Атавулы, боясь, что ее тоже могут арестовать, послал ее первой, пока он оставался в Синцзяне и ждал, пока детям сделают загранпаспорта.

«В тот день, когда я улетела, мужа арестовали»,— говорит Атавула. Когда она приехала в Турцию в июне 2016 года, ее телефон сломался, и, когда его починили, оказалось, что все ее друзья и родственники удалили ее из своих WeChat. Она осталась в Стамбуле одна, и ее цифровая связь с Синцзяном была перерезана. В конце декабря 2016 года ей удалось поговорить с матерью по скайпу 11 с половиной минут — если не считать этого, связь была полностью перерезана. «Иногда я чувствую, что те дни и часы, которые я проводила с семьей, с мужем — это только сон, и что я была одна с первого дня моей жизни»,— говорит она.

Сейчас тридцатилетняя Атавула живет одна в Зейтинбурну, небогатом квартале в европейской части Стамбула. Тут живет самая большая уйгурская община в Турции. Всего их тут около 34 тысяч.

Атавула не может связаться  с родственниками — ни по телефону, ни через WeChat, ни через другие приложения. «Мне очень грустно, когда я вижу, как люди общаются с родственниками по видеочатам. Почему я не могу даже услышать голоса своих детей?»— говорит она.

Для синцзянских уйгуров любой звонок на некитайский телефонный номер может стать причиной немедленного ареста — даже несмотря на то, что формально это законно. Власти считают такие действия подозрительными, потенциально экстремистскими. Китайские уйгуры удаляют своих родственников-эмигрантов из чатов и соцсетей. И уехавшие даже не пытаются поддерживать контакт, боясь, что китайские власти накажут их родственников. Это только один из способов, которым правительство Си Цзиньпина поддерживает слежку за уйгурами в Китае, и это сказывается на жизни уйгуров по всему миру.

Зейтинбурну, район, в котором живет Атавула, усыпан ресторанами и кафе уйгурской кухни: лагман, бараний шашлык и зеленый чай. Часто можно увидеть сепаратистский флаг уйгуров: голубая версия турецкого флага. Он в Китае запрещен и символизирует Восточный Туркестан — запрещенное в Китае название, которое Уйгуры дают своей земле.

Синцзян по-китайски значит «Новая граница», он оказался под контролем Коммунистической партии Китая в 1949 году. Во второй половине двадцатого века независимость уйгуров была угрозой, которую Партия воспринимала всерьез. Правительство пыталось ассимилировать уйгуров при помощи массового переселения ханьцев, китайского большинства, в Синцзян.

В девяностые в Синцзяне случились бунты и столкновения уйгуров с полицией. В документе, опубликованным китайскими властями в марте, правительство назвало эти бунты «антигуманными, антисоциальными и варварскими действиями», совершенными группами сепаратистов. «Международная Амнистия» описала протесты в Синцзяне в 1997 году как мирные демонстрации, которые полиция превратила в бойню. Уйгурская активистка-изгнанница Ребия Кадир заявил, что «никогда не видела таких злодеяний в своей жизни». «Китайские солдаты избивали демонстрантов».

После 11 сентября китайское правительство подхватило риторику Джорджа Буша и устроила свою собственную «войну с терроризмом» — против сепаратистских групп в Синцзяне. В 2009 году в Урумчи, столице региона, случились кровавые межэтнические столкновения. Это событие назвали «китайским 11 сентября». Полиция закрыла город, выключила интернет и отключила сотовую связь. Это стало началом новой политики контроля уйгурского населения — цифрового.

WeChat — от свободы к тотальной цензуре

Последние годы китайское правительство успешно борется с исламским экстремизмом при помощи смартфонов. В 2011 году китайский айти гигант Tencent Holdings запустил приложение под названием WeChat (по-уйгурски оно называется Undudar). Оно быстро стало важнейшим способом связи в Китае.

Запуск WeChat стал «моментом огромного облегчения и свободы»,— говорит Азиз Иса, уйгурский ученый, изучавший использование уйгурами WeChat вместе с доктором Рэйчел Харрис в лондонском университете SOAS. «Никогда раньше у уйгуров не было таких возможностей использовать социальные медиа», — говорит он, описывая, как уйгуры всех возрастов и уровней достатка открыто обсуждали все, от политики и религии до музыки.

В 2013 году приложением пользовались около миллиона уйгуров. Харрис и Иса увидели устойчивый рост исламского контента, «по большей части аполитичного, но иногда — открыто радикального и оппозиционного». Иса вспоминает, как его начал беспокоить националистический контент, хотя он уверен, что речь шла о менее, чем одном проценте всех сообщений. Большая часть уйгуров «не понимала, что власти следят за ними»,— говорит он.

Свободное общение в WeChat продолжалось около года. Но в мае 2014 китайское правительство создало специальный отряд для борьбы со «злоупотреблениями» в мессенджерах, в особенности для борьбы со слухами и информацией, приводящей к насилию, терроризму и порнографии. WeChat и его конкуренты обязаны были позволить правительству следить за деятельностью юзеров.

Мюессер Миджит, 24 (имя изменено, чтобы защитить ее семью) была студенткой в Стамбуле. Она уехала из Синцзяна в 2014 году, незадолго до начала репрессий. Пока она училась в Китае, она и ее уйгурские друзья уже начали использовать компьютеры и телефоны с осторожностью. В частности они боялись, что их исключат из университета, если поймают за обсуждением религии. Брат Миджит, которого призвали в синзцянскую полицию в конце нулевых, предупреждал ее следить за языком в сети. «Он всегда говорил мне ничего не говорить о религии и вообще быть осторожной»,— говорит Миджит. Она не принимала участия в религиозных чатах в WeChat. Если друзья посылали ей сообщения на мусульманские темы, она их немедленно удаляла и делала жесткую перезагрузку телефона всякий раз, приезжая домой в Синцзян на каникулы.

Создание государства слежки

Слежка за уйгурами не ограничивается телефонами. Миджит помнит, как впервые познакомилась с технологией распознавания лиц летом 2013 года. Ее брат пришел домой с дежурства в полицейском участке с прибором немного больше смартфона. Он отсканировал ее лицо, ввел ее возрастную категорию «от 20 до 30». Прибор немедленно показал всю информацию о ней, включая домашний адрес. Брат предупредил ее, что скоро эта технология будет запущена по всему Синцзяну. «Вся твоя жизнь будет записана»,— сказал он ей.

В мае 2014 китайские власти запустили компанию борьбы против терроризма. Она появилась в ответ на несколько атак, приписанных уйгурским боевикам: наезд террориста-самоубийцы на пешеходов на площади Тяньаньмэнь в 2013, атаки с ножом на железнодорожной станции Кунмин, взрыв на рынке в Урумчи. Власти выбрали мишенью уйгуров, казахов, кыргызов и другие тюркские этнические меньшинства в Синцзяне.

Миджит в Синцзяне стали обыскивать каждый день. Она решила уехать доучиваться в Турцию. Когда она в 2015 приехала на каникулы, она увидела приборы для распознавания лиц, вроде того, что ей показал брат, каждые сто метров. Ее лицо отсканировали в тот момент, когда она въехала в город. «При выходе из автобуса всех проверили, одного за другим»,— рассказывает она. Кроме того, всех сканируют при входе в супермаркет, торговый центр, госпиталь, любое общественное место.

Амина Абдувайит, 38 занималась в Урумчи бизнесом. Сейчас она живет в Зейтинбурну. Она помнит, как ее лицо впервые отсканировали и внесли в полицейскую базу данных. «Это было как в цирке»,— вспоминает она. «Они просили пялиться в камеру так и сяк. Они просили засмеяться, и ты смеялась, просили посмотреть грозно — и ты пучила глаза».

Абдувайит попросили также сдать в полицию образцы ДНК и крови. Китайское правительство придумало масштабный план по созданию полного биометрического портрета уйгурского населения Синцзяна чтобы облегчить поиски тех, кого оно считает нонконформистами. «Полицейский участок был полон уйгуров»,— рассказывает Абдувайит. «И все сдавали анализы крови».

Напоследок Абдувайит попросили дать полиции образец голоса. «Они заставили меня читать газету вслух в течение одной минуты. Это был репортаж об аварии на дороге. Мне пришлось прочесть его три раза, полицейские думали, что я специально говорю не своим, низким голосом.

Китайская компания iFlytek — гигант на рынке искусственного интеллекта — держит примерно 70% рынка распознавания речи в Китае. Именно он отвечает за развитие программного обеспечения, распознающего речь в Синцзяне. В августе 2017 года Human Rights Watch нашла сведения о том, что iFlytek поставляет технологию распознавания голосов в полицейские участке в Синцзяне. iFlytek  открыл офис в Кремниевой долине в 2017 году и не скрывает, что работает «под руководством министерства общественной безопасности» и создает новые технологии для безопасности и идентификации, говорится на китайском сайте компании.

Human Rights Watch также считает, что эта компания вместе с китайским Министерством общественной безопасности разрабатывает систему прослушки телефонных разговоров. «Многие партийные и государственные лидеры включая Си Цзиньпиня инспектировали и хвалили инновационную работу нашей компании»,— говорится на сайте Iflytek.

Халмурат Харри, уйгурский активист, живущий в Финляндии, побывал в городе Турпан в 2017 году и поразился психологическому эффекту от почти постоянных полицейских проверок. «Ты чувствуешь себя под водой»,— говорит он. «Ты не можешь дышать. Каждый вдох ты делаешь очень осторожно». Он вспоминает, как поехал с другом в пустыню, друг сказал, что хочет посмотреть закат. Они закрыли телефоны в машине и ушли пешком. «Мой друг сказал: “скажи мне, что происходит снаружи? Другие страны знают о том, как преследуют уйгуров?” Мы разговаривали с ним пару часов. Он хотел пробыть в пустыне всю ночь».

Чтобы превратить Синцзянь в самый контролируемый регион на планете, была построена грандиозная сетевая структура безопасности. К 2016 году только в Урумчи было установлено больше 160 000 камер, говорят эксперты по китайской безопасности Адриан Зенц и Джеймс Либолд.

После того, как Ченя Цюаньго назначили региональным секретарем КПК в Синцзяне, власти наняли более 100 000 специалистов по безопасности разного уровня, затраты на безопасность выросли на 92% и составили 8,6 миллиардов долларов. Это только часть грандиозных инвестиций в безопасность по всему Китаю, в 2017 году они составили рекордные 197 миллиардов долларов. За китайцами сейчас следят 173 миллиона камер. В ближайшем будущем китайское правительство надеется добиться 100% видеопокрытия всех «основных общественных мест».

Для уйгуров, впрочем, ограничена еще и занятость. По словам Зенца, большая часть хороших работ требуют свободного знания китайского — а многие уйгуры им не владеют. Одним из немногих вариантов остается служба в полиции, то есть слежка за своими.

Цифровые ГУЛАГи Китая

В августе 2018 года Комитет ООН по ликвидации расовой дискриминации выпустил заявление, в котором говорилось, что не менее миллиона уйгуров содержится в огромных лагерях, «окруженных завесой секретности». После этого в октябре 2018 года китайское правительство заявило, что у него действует «программа переобучения и подготовки» и выпустило закон, легализующий эти «центры подготовки».

В сентябре 2018 года доклад Human Rights Watch выпустила доклад, описывающий нарушения прав человека в Синцзяне в масштабе, невиданном со времен Культурной революции. По мнению группы, создание лагерей «переподготовки» показывает решимость Пекина переделать регион по своему образу и подобию.

54-летняя Гульбахар Джалилова, уйгурский торговец одеждой из Казахстана, провела год, три месяца и десять дней в лагерях в Урумчи. Сейчас она живет в Стамбуле. Согласно ордеру на арест, выписанный на нее Бюро общественной безопасности Урумчи, ее задержали за «подозрительное вовлечение в террористическую деятельность в регионе». Полиция обвинила ее в отмывании денег через одну из ее сотрудниц в Урумчи, которую тоже арестовали.

Джалилову отправили в каншоусуо, так называются временные центры содержания заключенных в столице Синцзяня. В течение следующих пятнадцати месяцев ее переводили в три разных лагеря в Урумчи. Держали ее в камере 3 на 6 метров, в которой одновременно сидело, поджав ноги под себя, до 50 человек.

С тех пор, как Джалилову выпустили в августе 2018 года, она ведет блокнот, в который записывает имена всех женщин, которые делили с ней камеру. Она записывает причины ареста, среди которых, например, установка приложения WhatsApp, заблокированного в Китае, хранение трудов уйгурских ученых и религиозный контент в телефоне.

Она помнит четыре видеокамеры на стенах и телевизор, установленный над дверью. «Вожди в Пекине видят вас», — говорили ей охранники. Раз в месяц они играли заключенным речи Си Цзинпина и заставляли их писать покаянные письма. «Если ты плохо писал, тебя наказывали»,— говорит Джалилова. «Можно было писать только «спасибо Партии за это», «я очистился от скверны того-то или сего-то» и «Я буду другим человеком, когда меня выпустят»».

Ее освободили в августе 2018 года, после чего она сразу уехала в Турцию. В Казахстане она не чувствовала себя в безопасности: власти этой страны обвиняют в том, что они депортируют уйгуров в Синцзян на расправу.

Побег в Турцию

Официальной статистики по лагерям не существует. Но добровольческая база данных жертв Синцзяна получила свидетельства 3000 уйгуров, казахов и других мусульманских меньшинств, сообщивших о своих пропавших родственников. По этим данным 73% задержанных — мужчины.

При этом большинство тех, кто сбежал в Турцию в последние годы — женщины. Местные активисты считают, что две трети уйгурского населения Турции — женщины, при этом у многих в Китае остались мужья.

Некоторые из них тайно бежали из Синцзяна по земле, через Китай и Таиланд в Малайзию, прежде чем улететь в Турцию. В Зейтинбурну они делят квартиры, пытаются нелегально работать портнихами в местной текстильной индустрии. Женщины, приехавшие без мужей, считаются среди уйгуров «вдовами». Их мужья застряли в Синцзяне, и они не знают, живы они или нет, на свободе или в заключении.

Тридцатипятилетняя Калбинур Турсун уехала из Синцзяня в апреле 2016 года со своим младшим сыном Мохамедом, у него одного был загранпаспорт. Она оставила в Синцзяне мужа и детей. Она была беременна седьмым ребенком, дочерью, которую она назвала Марзия. Калбинур боялась, что ее заставят сделать аборт: у нее уже было намного больше трех детей, которых китайские власти разрешают заводить семьям в сельской местности по новому закону.

Когда Турсун только приехала в Турцию, она звонила мужу каждый день через WeChat. Калбинур думает, что его арестовали 13 июня 2016 года: именно тогда она с ним последний раз разговаривала. После этого друг сказал ей, что мужа приговорили к десяти годам тюрьмы в результате ее отъезда. «Я так боюсь, что дети меня возненавидели»,— говорит она.

Турция считается более безопасным местом, чем другие мусульманские страны, включая Пакистан и Саудовскую Аравию, чьи лидеры недавно дезавуировали уйгурскую проблему. Уйгуры приезжали в Турцию волнами из Китая с пятидесятых. Тут им не дают разрешения на работу, многие из них в результате найдут убежище в Европе или в США.

Несмотря на то, что Турция традиционно выступала защитницей уйгуров, которых турки считают дальней родней, президент Реджеп Тайип Эрдоган не решается всерьез выступить в защиту кузенов, особенно по мере того, как улучшаются торговые отношения Турции с Китаем. 9 февраля 2019 года Хами Аксой, пресс-секретарь турецкого министерства иностранных дел, прервал дипломатическое молчание. «Уже не секрет, что больше миллиона Уйгурских Тюрков подвергаются произвольным арестом, пыткам и политическому промыванию мозгов в лагерях и тюрьмах»,— говорится в заявлени Аксоя.

Его китайская коллега Хуа Чуньин опровергла это заявление два дня спустя и назвала его «беспочвенным обвинением, основанным на лжи». Она подчеркнула угрозу «трех злых сил» — терроризма, экстремизма и сепаратизма — для Китая и других стран». В результате китайской политики в регионе, по словам Хуа, «жители Синцзяня обретают чувство безопасности, счастья и пользы… сияющая улыбка на лица местных людей — самый красноречивый ответ на эти слухи». Хуа также подчеркнула террористическую угрозу, с которой сталкивается Турция, тоже мультиэтническая страна. «Если она будет придерживаться двойных стандартов в борьбе с терроризмом, она навредит и себе, и другим».

Амина Абдувайит, у которой был свой бизнес в Урумчи, боялась свободно разговаривать, когда приехала в Турцию в 2015 году. Первые два года после бегства она не смела даже поздороваться с другим уйгуром на улице. «Хотя я была уже далеко от Китая, я еще жила в страхе и боялась слежки»,— говорит она. Хотя сейчас она боится меньше, WeChat она не открывала уже полтора года.

Другие пытались использовать приложение, чтобы связаться с семьями, но ручеек информации все пересыхает. В 2016 согласно исследованию Citizen Lab, исследовательского центра  в университете Торонто, который занимается методами контроля информации, WeChat начал цензурировать юзеров по ключевым словам. Среди них любые слова относящиеся к уйгурским проблемам: бунты в Урумчи в 2009, бунты в Кашгаре в 2012, любые слова, связанные с исламом.

В Зейтинбурну сорокадвухлетняя швея Турсунгул Юсуф,  вспомнает, как, начиная с 2017 года, звонки от родственников стали все более короткими и напряженными. «Они говорили «У нас все нормально, мы в безопасности». Был свой шифр: если кого-нибудь посадили в лагерь, говорили «он попал в больницу». Я говорила: «понятно». Мы не могли свободно говорить. Моя старшая дочь написала «Я бессильна» в своем статусе в WeChat. Потом она послала мне одно сообщение — «Ассалам» и удалила меня.

Другой шифр в WeChat использует смайлики: падающая роза означает, что кого-то арестовали. Темная луна — отправили в лагерь. Солнышко — «я жив». Цветок — «меня выпустили».

С каждым днем сообщения становились все более таинственными. Иногда родственники получали цепочку пропагандистских лозунгов Коммунистической партии Китая — после чего собеседник пропадал навсегда. Живущая в Вашингтоне активистка Айдин Анвар вспоминает, что в тех случаях, в которых раньше уйгуры писали «иншалла», они теперь пишут КПК (Коммунистическая партия Китая). Ей несколько раз удавалось поговорить с родственниками, и это звучало, по ее словам, так, «будто из них вынули души». По мессенджеру часто передавали изображения граната: это партийный символ единства, идея, что все национальные меньшинства и ханьцы должны жить бок о бок в гармонии, «как зерна граната». К концу 2017 года большая часть турецких уйгуров потеряли связь со своими семьями в Китае.

Решимость и стойкость

В уставленной книгами квартире в Зейтинбурну Абдувели Айюп, уйгурский активист и поэт, учит Амину Абдувайит, бизнесменку, сбежавшую из Синцзяна после того, как полиция взяла у нее образец ДНК. Они снимают видео, которое они планируют загрузить на фейсбук. Айюп снимает на смартфон, Амина сидит за столом и вспоминает, как ее родной Урумчи стал «цифровой тюрьмой». Абдувайит рассказывает, как они боялись включать свет рано утром, чтобы полиция не подумала, что у них утренняя молитва. Она перечисляет всех пропавших членов семьи — она думает, что они все находятся в центрах перевоспитания.

Абавайит одна из сотен уйгурок в Турции — и тысяч во всем мире — решивших выложить свои истории в интернет.

Эта цифровая революция продолжается уже год. Живущий в Финляндии активист Халмурат Харри думает, что он был первым уйгуром, снявшим кино о себе в интернете. «Я требую свободы для моих родителей, свободы для уйгуров»,— говорит он в телефонном видео, снятым в ванне в его квартире в Хельсинки. После съемок он побрил себе голову в знак протеста. «Потом я позвонил другим уйгурам и попросил их снять свои собственные ролики», — говорит Харри.

Такие фильмы, снятые в уйгурских кухнях, гостиных и спальнях, начали появляться на ютубе, в фейсбуке и в твиттере. Айюп описывает как в начале люди прикрывали лица и боялись, что их голоса узнают. Но со временем они становились храбрей.

Джин Бунин, ученый, работающий в основном в Бишкеке и в Алматы, ведет с добровольцами Базу данных жертв Синцзяна и собрал тысячи признаний от уйгуров, казахов, киргизов и других мусульманских меньшинств.

«Есть свидетельства того, что правительство готово дать послабление тем, чьи родственники записали такие видео»,— говорит Бунин. Он сказал, что людей отпускают через 24 часа после того, как такие признания появляются онлайн.

В последнее время Китай начал активную программу пропаганды в защиту своих действий, очевидно, реагируя на западное внимание. На прошлой неделе Reuters сообщил, что правительство пригласило европейских дипломатов посетить регион. Перед этим губернатор Синцзяна Шохрат Закир заявил, что лагеря — это на самом деле «школы-интернаты».

Харри завел хэштег #MeTooUyghur, призывая уйгуров по всему миру потребовать доказательств того, что их семьи живы.

Важнейшим источником солидарности для диаспоры стали группы в Whatsapp, утоляющие информационный голод изгнанников.

24 декабря 2018 года Калбинур Турсун — женщина, оставившся в Синцзяне пятерых детей — сидела в магазине женской одежды, которым она управляет в Зейтинбурну, и листала уйгурскую группу в Whatsapp. Она проверяет ее утром, вечером и десятки раз в день, потому что обновления и новые видео появляются непрерывно.

Она включила видео с целой комнатой играющих уйгурских детей. Голос за кадром кричит «Бизи! Бизи! Бизи!» (по-китайски это значит «нос») и дети показывают на себе. Турсун была поражена. Слева она обнаружила свою шестилетнюю дочь Айшу. «Ее эмоции, ее смех… это была она! Это было как чудо»,— говори она. «Я столько видела дочь во сне, я не думала, что я когда-нибудь увижу ее в жизни». Прошло два года с тех пор, как она последний раз слышала голос дочери.

Это видео одной из «Школ маленьких ангелов» в провинции Хотан, примерно в 500 километрах от Кашгара. Утверждается, что в ней держат около трех тысяч уйгурских детей. Турсун не знает, как далеко забрали остальных детей. В интервью Радио Свободная Азия китайский чиновник рассказал, что уйгурские сиротские приюты охраняются полицией «для безопасности».

В отличие от многих других уйгуров-изгнанников Нурджамал Атавула смогла связаться с семьей после того, как WeChat у нее отключился. Она использовала древний способ: написала письмо и отправила его с курьером. В конце 2016 года она услышала о женщине из Зейтинбурну, которая регулярно ездит к родителям в деревню в Синцзяне. Она попросила женщину доставить письмо ее семье, та согласилась. Атавула написала брату, стараясь сделать так, чтобы никак не выдать его пограничникам в случае, если письмо найдут.

«Когда я писала письмо, я думала, что живу в средневековье»,— говорит Атавула. Она отдала женщине-курьеру письмо, подарки детям и деньги, которые она отложила для семьи.

Месяц спустя она получила ответ. Уйгурка, которую она называет сестрой, провезла письмо от брата, спрятав его в пачке салфеток.

Атавула послала еще одно письмо — но после третьей поездки женщина пропала. Атавула не знает, что с ней случилось. Она все еще пишет семье, но только в своем дневнике, надеясь, что когда-нибудь дети прочтут эти письма.

Прошло больше двух лет с тех пор, как Атавула получила письмо от брата. Она бережно хранит его, все так же в салфетках.

Милая сестра

Как ты? После того, как ты уехала из Урумчи, мы не могли с тобой связаться, но как же мы были рады получить твое письмо. Мне столько надо тебе сказать… может быть, когда мы встретимся, мы сможем все сказать друг другу. Ты сказала, что скучаешь по детям. Пусть бог даст тебе терпения. Мама, я и все наши так по тебе скучаем. Мы надеемся на тебя и гордимся тобой. Пожалуйста, будь сильной и не беспокойся о детях.

Сообщение Как уйгурки воюют с китайским государством слежки появились сначала на Кода.

Сообщение Прибытие поезда пропаганды появились сначала на Кода.

Знали ли мы это раньше?

Во всяком случае, слышали. Но сейчас на BBC Russian вышла статья Андрея Захарова про рынок пробива, в которой и он исследовал кейсы, и поставил эксперимент на себе, купив собственные паспортные данные и проследив при помощи мобильного телефона за своей родственницей.

Важное уточнение: Андрей консультировался с юристом, когда писал эту статью, паспортные данные покупал свои собственные, а следил за родственницей, которая дала на это согласие, то есть в действиях его нет ни пострадавшего, ни состава преступления.

«В конце 2018 года в одном из телеграм-каналов я увидел сообщение о том, что в каком-то регионе осудили сотрудника местного офиса МТС за продажу данных, — рассказал Андрей Захаров Coda. Мне стало интересно, сколько еще аналогичных дел существует, и я полез в базу судебных решений. Там я вскоре нашел адрес главного форума по пробиву, залез на него, и понял, что у меня есть история.

Я очень долго искал героев — думал, что кто-то из “пробивщиков” захочет рассказать о своих мотивах. Но в итоге я нашел сами истории в судебных решениях».

Почитайте, оно того стоит, особенно судебные решения. За «пробив» за несколько лет осудили всего несколько десятков человек, хотя рынок, очевидно, требует тысяч игроков. Наказания — от штрафа в 10 000 рублей до года обязательных работ, ни одного реального срока. Форумы, на которых находят посредников, находятся даже не в даркнете, найти их

Еще раз: если купить на в китайском интернет-магазине GPS-датчик для домашнего питомца — в тюрьму попасть можно. Если заказать телефонные, налоговые, банковые или паспортные данные любовницы, конкурента, друга или врага — в тюрьме не окажется даже тот, кто их ворует из банка, налоговой службы, милиции или телефонной компании.

В тюрьме также не окажутся люди, которые торгуют фальшивыми справками на оружие, или организуют коммерческую слежку за потребителями. Наоборот, базы данных с персональными данными владельцев оружия или покупателей одежды обязательно окажутся на рынке пробива.

Вообще получается, что чем больше слежки и регулирования, тем больше собирается персональных данных — и тем быстрее они становятся доступны любому небогатому злоумышленнику за небольшую плату.

Сообщение Паспорт на продажу появились сначала на Кода.

«Запрет — это как раз есть то, где человек свободен, потому что он говорит: это нельзя, а все остальное — как хочешь», — сказала Мизулина.

Право же наоборот ограничивает свободу, потому что в рамках права можно действовать только по определенной процедуре, например, идти в суд: «Чем больше прав у нас будет, тем менее мы свободны, потому что право, в отличие от запрета, это когда ты должен действовать, и только таким образом, как написано в законе».

СМИ и блоггеры подхватили это парадоксальное высказывание с заголовками «свобода — это рабство, а запреты — это свобода». Что, в общем, закономерно, размышление одиозного государственного деятеля о философии права другой реакции вызвать не смогли.

Гораздо интереснее, впрочем, была сама восьмиминутная речь сенаторки, которую она произнесла до сессии вопросов и ответов.

Мизулина обратилась к своей аудитории — к игрокам рынка, экспертам и к обычным пользователям — и объяснила им, зачем вообще нужно законодательное регулирование интернета. Фактически речь идет о защите наших прав: нужно запретить все, что потенциально может нанести ущерб жизни, здоровью и имуществу. Поэтому нам нужен специальный закон, а может быть даже и интернет-кодекс. При этом, по ее словам, закон — это социальная технология, а всякая технология должна быть обкатана на каком-то испытательном полигоне (почему-то в качестве примера технологии Елена Борисовна привела мясорубку). Она сказала, что очень нехорошо, что испытательным полигоном для этой технологии становится вся страна, все пользователи интернета, и простые, и те, у кого «есть страничка». Поэтому-то таким испытательным полигоном должен стать экспертный форум.

Некоторой пикантности происходящему придает то, что когда Мизулина выступала на этом «испытательном полигоне», закон о суверенном интернете уже прошел три чтения в Государственной думе и был одобрен в верхней палате парламента. В этот момент уже довольно поздно консультироваться с экспертами. И объяснение этому может быть только одно: этот закон — только начало активной законодательной деятельности и регулирования в сети будет гораздо больше.

Сообщение Права, свободы и запреты: что на самом деле сказала Мизулина появились сначала на Кода.

Первого апреля двадцативосьмилетняя Маха и двадцатипятилетняя Вафа аль-Субайе впервые в жизни сели в самолет и улетели, сначала в Турцию, а оттуда — в Грузию.

«Мы не можем спать, мы не можем есть»,— говорит Вафа, с надеждой поглядывая на старшую сестру. «Мы не знаем, получится ли у нас выжить, попасть в страну, в которой мы будем в безопасности, или нас отправят домой и мы там умрем».

Сейчас они ждут ответа от посольств и от ООНовских организаций и не знают, что их ждет в будущем. При этом у них есть особое послание для Google и Apple, IT-гигантов, которые отказались удалить из своих магазинов приложение арабского правительства Absher, которое позволило их отцу контролировать их передвижения:

«Это тупое и агрессивное приложение, ущемляющее женщин»,— говорит Маха.

«Они должны или удалить его, или поменять в нем разрешения и права для юзеров», — продолжает ее младшая сестра.

Запущенное в 2015 году, приложение Absher должно было помочь гражданам Саудовской Аравии общаться с местной бухгалтерией — регистрировать автомобили, получать справки и прочие документы. В частности, оно позволило мужчинам в ультраконсервативном исламском королевстве давать или отзывать своим женщинам разрешение на путешествие — в один клик.

В марте Google отказался удалить приложение после того, как компания провела его аудит и заявила, что он не нарушает никаких соглашений и конвенций. Заявление появилось после того, как 14 американских конгрессменов потребовали от Google и Apple удалить Absher из своих магазинов. В письме к двум компаниям законодатели от назвали компании «сообщниками в угнетении женщин Саудовской Аравии» за то, что они распространяют эти приложения.

CEO Apple Тим Кук пообещал разобраться с Absher, но компания так и не ответила на письмо американских законодателей.

«Я думаю, что если компания не занимает ни одну сторону и участвует в обращении с женщинами, как с неполноправными гражданами, она становится сообщником»,— говорит Стефани Хэр, эксперт по технологиям из Лондона, занимающаяся исследованиями на стыке политики и технологии. «Помощь в угнетении саудовских женщин и девочек улучшает ваш имидж, Apple и Google»,—  спрашивает она.

Впрочем, если Google и Apple и удалят программы, это будет лечение симптома, а не болезни, говорит Ротна Бегум, старший исследователь по правам женщин в Human Rights Watch. Программа «усугубляет проблему» законов о мужском опекунстве в Королевстве Саудовская Аравия, но «удаление программы может сделать ситуацию еще хуже», и у женщин будет еще меньше возможностей сбежать.

«На самом деле нам нужно, чтобы Google и Apple выступили с заявлением и потребовали от королевства отменить ограничение на путешествия для женщин», — говорит Бегум.

Айти-компании нередко занимают сильные этические позиции и готовы идти на определенные жертвы ради них. В 2015 году Apple отказался разблокировать для ФБР телефон террориста, который расстрелял 14 человек в Сан-Бернардино, Калифорния, потому что это был бы опасный прецедент нарушения защиты тайны переписки.

«Эти компании могут играть наравне с правительством США, если захотят, а значит, они могут поиграть наравне и с Саудовской Аравией»,- говорит Хэр. «И тогда есть вопрос: почему они этого не делают? Их не беспокоют судьбы женщин и девочек, но беспокоит тайна переписки и искуственный интеллект?»

Женщины много лет бегут из Саудовской Аравии, где их права сильно ограничены. Внимание к этому привлек случай 18-летней девушки, получившей в этом году убежище в Канаде. Рааф Мухаммед Алькунн сбежала от родителей, когда они вместе отдыхали в Кувейте, полетела в Таиланд, где пограничники запретили ей въезд в страну. Друзья и болельщики Алькунн начали кампанию в соцсетях. Спустя 48 часов агентство по правам беженцев ООН дало ей статус беженца, а дальше ее приютила Канада.

Сестры аль-Субайе планировали этот побег пять лет. «Мы следили за судьбой каждой сбежавшей девочки»,— говорит Маха. «Каждый год тех, кто бежал или хотя бы пытался, становилось больше».

Вафа говорит, что мечтала о побеге с детства. «Я хотела кинуть одежду в сумку и сбежать из дома»,— говорит она. «Я росла с этой мыслью».

Сестрам не разрешали выходить из дома без сопровождения, разговаривать или показываться гостям, приходящим в дом и, разумеется, выбирать, за кого им выйти замуж. За неповиновение родственники их били, иногда используя провод или вешалку для одежды. Сестры тайно документировали избиения и издевательство, снимали фотографии и записывали аудио. Сейчас они рассылают эти доказательства в посольства и организации при ООН, пытаясь добиться международной защиты.

«Мы в западне, если мы исчезнем — это будет на вашей совести»,— написали сестры в своем новом твиттере @GeorgiaSisters 17 апреля. Они решили заявить о себе публично после того, как две недели пытались выяснить процедуры получения убежища, умоляли представителей западных посольств дать им визы и прятались в разных квартирах в Тбилиси.

Решение объявить о побеге публично — большая редкость, говорит Талеб Ал Абдулмохсен, который помогает женщинам, бежавшим из Королевства, вести тайную сеть. Он помогает советами и эмоциональной поддержкой беглянкам, включая и сестер аль-Субайе.

«95%, а может быт и 99% женщин, бегущих из Саудовской Аравии, делают это тайно». Абдулмохсен говорит, что женщины, которым удалось бежать, боятся нападок со стороны арабов, которые могут узнать их в школах иностранных языков или в других общественных местах на Западе, и донести их семьям.

Сестры аль-Субайе не готовы рассказать, как именно они смогли побороть ограничения на путешествия для женщин, потому что эта информация может помешать другим беглянкам.

У себя дома в Ранье, городке в пяти часах езды от Мекки с населением примерно 45000 человек, Вафа мечтала стать фотографом и снимала на мобильный телефон. Но моделями для нее могли стать только ее сестры, а натурой — только комнаты, в которых они были заключены. Еще можно было снимать еду, которую им приносили. Она очень внимательно рассмотрела камеру, которой корреспонденты Coda снимали интервью, и все время поправляла шторы, чтобы добиться лучшего освещения.

Когда она выяснила, что мы ровесницы, она сразу спросила: «И ты живешь без родителей?» Когда я сказала «да», она сразу крепко обняла меня и сказала: «О Боже, когда-нибудь я тоже смогу так жить».

Сейчас сестрам предстоит трудный выбор. 15 апреля они официально попросили убежища в Грузии, когда узнали, что их родственники потребовали от грузинского правительства выдать их семье.

Абдулмохсен сказал, что в августе прошлого года молодая женщина из Саудовской Аравии должна была прийти во французское посольство в Тбилиси, чтобы забрать визу, но не пришла. Через несколько недель выяснлось, что она находится в саудовской тюрьме, по словам Абдулмохсена. Посольство Франции не ответила на запрос Coda.

Маха и Вафа говорят, что для них ставки сделаны:

«Если мы вернемся, нас убьют»,— говорит Маха.

Сообщение Как сестры из Саудовской Аравии смогли сбежать, взломав приложение для слежки появились сначала на Кода.